Дыхание осталось за чертою. Тоннель, свеченье, крики за спиной.
Обласканный из всяческих мер тою, что высшею зовётся, сколь ни ной,
придётся выгребать, сломя корону харизмою, пугающей ворон,
уподобляясь вроде бы Харону, хотя какой с Герасима Харон?
И этот пруд – совсем не Ахерон.
Движение останется причиной, а следствие достойно проведут,
повесив всех собак согласно чину, хотя – вот пруд, где, собственно, и прут
на свет мальки, рождённые в болоте, но давка жаб дорвалась по уму
до барынь в неглиже и позолоте, что уж ни Бэ, ни Мэ и ни Му-Му
не различают, судя по всему.
А кавалеры, что отнюдь не баре, и знают много комбинаций слов,
покинув бар в экстазе и в угаре, считая мир, как давеча коров,
по головам – лишь сновидений ради, сошли на нет, а кажется – с ума...
Однако, тундра... всюду, при параде, где лишь за неудобства плясуна
подвешен чум, и дщерь его – чума...
На оба-все... Хотя не все там дома, и в тех домах (не лучших, не Париж)
утонет муть, дорожками ведома, лишь ты один над омутом паришь,
смирением своим оставив в доле гламурный край непуганой ботвы.
Гонимые печальною юдолью исконной, колированной братвы,
ответьте ж ради Бога мне – вот вы –
зачем пиявки, явки и пароли, коль не сносить ни склеп, ни головы?
Длань Командора – призрак оперетты, с Му-Му всей топью взвоем тишиной,
обмерены из всяческих мер – этой, что высшею зовётся, сколь ни ной,
по правде не сумеем, не к лицу нам, лишь, изменяя, побежим к пруду,
а память, если надо, облицуем, чуть совратив словесную руду,
иначе – бамбарбия киргуду...
Так бдел Герасим. Менеджер. В бреду. Под коксом. В клубе. В туалете. Всуе...