ГОСТы
По роду своих занятий я часто сталкиваюсь со стандартами и скажу честно, что наши ГОСТы самые лучшие. В них, в отличие от европейских и американских, все очень четко и понятно, а в буржуинских одни расплывчатые суждения. Если хочешь написать грамотный документ, то используй советские стандарты, а если хочешь запудрить мозги шефу или заказчику, то заграничные.
Когда я поделился своими размышлениями со старым кандидатом наук Матвеичем, то он сказал, что это не помешало нам проиграть холодную войну.
Щука
По берегу ходил неказистый мужичонка в джинсовом костюме цвета хаки и болотной бейсболке и всем продавал шестикилограммовую щуку за двести рублей.
Его кружки перегородили озеро. То и дело один из них переворачивался оранжевым дном, и Герасим (а это был он) садился на резиновую лодку Ариель и подбадриваемый сидевшими вокруг карасятниками мчался к кружку, чтобы вытащить пятнистую красавицу на берег. Иногда хищник срывался, и тогда гулко (а звук над водой распространяется быстро и далеко) стремился к берегу басистый матерок, отчего все рыбаки зажимали уши.
Когда Герасим вылавливал щуку, то ходил и продавал её. Мы часто спрашивали его, почему так дешево. Ведь на рынке в Орехово-Зуево только один килограмм шел за сто рублей, но Герасим лишь морщился.
Тогда мы говорили, что лучше отнести хозяйке домой. Она бы обрадовалась такому великолепному улову, она бы сварила знатную уху или изжарила это чудище в масле, так что хрустели бы плавнички, а хвост приобрел бы зажаристый, золотой оттенок.
— Понимаешь, — говорил Герасим, — я ей приношу, показываю. А она откуда принес, туда и неси. Наверное, замучилась чистить.
Мы долго глядели на щуку Герасима, а потом у нас как рвануло. Тянем, тянем, а там щука. Уперлась в камыши, а подсачника нет. Мы дернули и оборвали леску. Что дома скажем, не знаем?
Тогда мы на последние деньги купили у Герасима щуку и гордо пошли домой. Пусть все думают, что мы победители.
Малая проза
Малая проза — это когда не умеешь писать длинно. Многие бы хотели написать коротко, а ты всю жизнь мечтаешь написать длинно. Чтобы как у всех – роман на шестьсот странниц, премии Большая книга и Нацбест, внимание читающей публики и литературной общественности.
Любой малый прозаик в глубине своей души измученное и издерганное существо, которому снятся огромные белокожие океанские лайнеры. Сам же он загорелый, иссушенный, шоколадный, в джинсовых истертых шортах, сидит на плотике из сосновых бревен и струганным веслом лавирует между водоворотами и перекатами бурной противоречивой реки под названием Большой роман.
Каждый малый прозаик мечтает избавиться от этого комплекса, но все-все-все вокруг: и издательства и литературные агенты и дети и друзья и враги требуют большой формы, потому что большая форма — это и есть Великая Русская Литература..
«Кузя», — говорит утром жена, растянувшись рядом на белой простыне, голенькая и соблазнительная, — когда ты напишешь роман?»
На что Кузя отворачивается к стенке, поджимает под себя колени, мучительно выпячивает кадык и пускает горькую слезу, так осторожно, чтобы ее не заметила жена.
Малая проза — это письмо на вдох и выдох. Вдохнул – выдохнул. Вдохнул – выдохнул. Два вдоха – это не наш метод. И два выдоха – тоже не наш метод.
Отчего происходят вдохи и выдохи никто не знает. Нет, сейчас конечно набегут умники и начнут нам объяснять, как все утроено, но мы-то с вами знаем, что речь идет совсем о другом.
Вообще, если сказать честно, то вступление любого индивидуума в общество ОБКЛЁП есть констатация полного собственного бессилия и признания перед многоуважаемым читателем, что никогда (заметьте никогда) вступающий автор не напишет не то что большого романа, но даже захудалой повести. Только малая форма. Только малая форма.
Так снимем же шляпы перед страдальцами!
Младенец
У дяди Гоши родился первенец. Настроение у молодого отца было такое хорошее, что когда жена уснула, он протер свой сосок водой и дал его сыну. Очень хотелось ему знать, что чувствует женщина. Младенец так впился в сосок и так интенсивно стал причмокивать, что остались болезненные синяки, которые беспокоили дядю Гошу еще два месяца.
Жена, когда увидела, сказала: «Это у тебя первая стадия посвящения».
Дядя Саша
Дядя Сашу Мироненко все любили за веселый нрав и большие размеры. Когда он входил в дом, начиналось веселье. Вроде и пили мало, но все равно веселились, потому что он рассказывал смешные истории и разыгрывал их в лицах.
Однажды он задумал в своем деревенском доме поставить печку и обложить ее плиткой, которую привозил с завода, где работал вахтером. Плитки не хватило на верхний ряд, и Мироненко сказал, что завтра еще привезет плитку с завода и доложит, но ни на следующий день, ни через неделю ничего не произошло. Печка так и осталось недоделанной.
Так же он в своем доме делал канализацию. Вырыл канавы, трактор Беларусь с прицепом доставил трубы, но в последний момент дядя Саша решил купить корову и забыл о канализации. Трубы до сих пор лежат под навесом и ржавеют от дождевых вод.
С коровой все вышло совсем смешно. Ее забывали поить, кормить и доить. Когда животное совершенно одичало, было принято решение: продать бедолагу. И если ее купили за 80 рублей за килограмм живого веса, то отдали за 40.
Однажды я зашел к дяде Саше на огород. Если все деревенские выращивали картошку, огурцы, помидоры, зелень и прочую ерунду, то огород Мироненко поражал своей чистотой. Не было ничего. Только в середине красовались две четырехметровых ямы. Над правой на столбах была натянута проволока.
— Зачем все это? — спросил я дядю Сашу.
Мироненко улыбнулся:
— В ямы я залью воду. В правую запущу карпа. На проволоку повешу мясо. Когда мясо загниет, с него будет сыпаться опарыш прямо карпам в рот.
— А левая зачем? — удивился я.
— А в левой карп будет отдыхать.
Но мы все равно любили дядю Сашу. Когда мне было двенадцать лет, а родители уехали в Пицунду, он каждый вечер приходил к нам домой и проверял, как я один живу. Он с трудом ел недожаренную и пересоленную картошку и очень хвалил меня, как повара.
***
Если бы мои начальники узнали, о чем я думаю во время рабочего дня (Бродский, метаметафористы, уравнение Шредингера, биоинформатика, Кафка, Майк Науменко, Эверест), то быстро бы меня выгнали с работы. Не помогло бы даже то, что я хороший специалист с десятилетним стажем.
Холод
К нам на завод по обмену опытом приехали японцы в самый мороз. Когда они вышли из автобуса, мы на них посмотрели и ахнули: были они в осенней одежде, в кедах, но в теплых норковых шапках. Мы им говорим: «Что же вы только головы прикрыли. Давай мы вам валенки выдадим и полушубки овчинные». Но они только гордо зыркнули и дальше пошли.
«Ну хорошо», — думаем, — «поглядим, что с вами в минус тридцать будет». Идем за ними и наблюдаем. А японцы только попрыгают, руками о тело побьют, ногами потопают и дальше идут.
Ходили мы за ними, ходили и сами замерзли. Сели, разлили, японцев позвали, спрашиваем: «Как же вы выжили. Даже мы в тулупах, а еле живы?»
А японцы улыбаются: «Нас порошком специальным обсыпали и в кеды тоже положили. Когда мы бьем себя по бокам и прыгаем, от порошка выделяется тепло». Смотрят на нас и улыбаются, дают кулек белой муки в подарок. Носите, грейтесь.
Мотя
Мотя бабушку называл мамой, потому что мама умерла, когда ему было два года. Мама вообще не знала, кто Мотин отец, потому что вела легкую жизнь. Бродила, гуляла колобродила, и вся станица знала, что Мотина мама Галка никудышный и пропащий человек.
Зайдешь к ним в гости, а Галка гостя самогонкой напоит и обязательно в карман за деньгами залезет. А если гость поднимал хай, то Мотина мать ни в чем не признавалась. Милиция же ее почему-то уличить не могла, так как была Галка красавицей.
В семидесятые годы Галка стала бродяжничать и очутилась в Грозном, где ее за воровство побили камнями. Пришел на Кубань гроб. Точнее бабушка ездила и привезла. С тех пор Мотя бабушку мамой и называет, потому что Галку совсем не помнит.
Дружба
1
В 87 квартире жили Раиса с сыном Сережей и Тамара с Павлом Палычем, Квартира была коммунальной.
1 января Раиса была пьяненькая, проснулась, а вокруг огонь. Распространился он от непотушенных свечек. Раиса закричала и с Сережей выскочила на улицу и вызвала пожарных.
Макеевы же спали. Тамара проснулась, стала будить Палыча, но тот изрядно нагрузился, а собака Фитиль без него уходить не хотела. Выбежала Тамара в одной рубашке на улицу, а там уже три машины с пожарниками.
А через пять минут тела Палыча и собаки пожарные выннесли, завернули в простынь и положили на снег. Все столпились и плачут.
2
История эта произошла четыре года назад и была бы очень грустной, если бы не шел я как-то с работы в самый смог. Тогда в сорокоградусную жару торфяники горели, и всю Москву заволокло удушливое, едкое облако, из-за которого жители столицы заперлись в квартирах, не открывали окна и форточки и дышали через марлевые повязки. Вдруг я поднял глаза вровень с первым этажом. Окно 87 квартиры было распахнуто. У подоконника стояли Рая и Тамара и мирно беседовали. Где-то из-за их спин раздавался басистый голос шестнадцатилетнего Сережи.
Коктебель
Мы с Г.В. уже семь лет ездим на фестиваль, а тут появились заранее, за три дня до начала. Ходим по набережной, пьем мускат Каро-Даг, купаемся в Черном море и думаем: «Ну, где же все эти надоевшие рожи?».
Но тут в день открытия все встало на свои места. Приехали поэты, прозаики, критики, просто любители литературы. Они сидели по кафе, ходили на мероприятия, пили коньяк и кричали: «Привет, Слава! Привет Г.! Мы вас любим. Дайте-ка мы вас расцелуем». А мы с Г.В. перешептывались: «Господи, одни надоевшие рожи».
Но фестиваль скоро закончился. Городок опустел. По побережью разгуливали голодные коты и просили что-нибудь поесть, а мы с Г.В. сидели у воды, наблюдали закат, снимали на мобильные телефоны Кара-Даг и грустно говорили друг другу: «Где же вы, надоевшие рожи? Зачем вы уехали?»
***
Я дожил до такого возраста, кода после игры в футбол сидишь и думаешь: «Зачем мне все это надо».