Белые граффити, арт-группа "тишина",
всё, намалевали - до плуцера-сарна!
И собачка в пончо ошалелая стоит.
Не на кого лаять - все кругом свои,
все снуют с авоськами - все туда-сюда,
в них филе из Мойки - звезды и слюда,
грохнутая с неба кровельная жесть,
сорок лет как повелось ее ломать и есть,
эту, по ленд-лизу манную мацу,
как-то не приставшую мягкому лицу
михалкова-младшего из особняков,
где с фронтонов щерится старший михалков.
Зимний день в "проеме незадернутых гардин",
как Потемкин голый, Светлейший господин,
вышел; от кого бы отодрать оброк,
а там кариатиды держат потолок.
"Альфу-омегу" белый ангел начертал,
на экране в белый, из попкорна кинозал,
где ты, хроник Нарнии, мальчик, поспеши,
отморозил пальчик - на пол не кроши!
Девяти из десяти птиц уже кранты,
но какие горничные, школьные банты,
стихари, хоругви, ризы и покров
там, где черномырдики грелись у котлов.
Хотели как лучше, а стала как всегда
крахмальная, уставшая с дороги вода,
белый и пушистый завуч этих мест,
гинекологиня города невест,
Санкт и Белокаменной, где поет один
белый рэппер Аминем. Век веков аминь.
В комнату как лампу вносит белизну,
вот и по делам мне, вот и не усну,
у нее заданье - знать - зачем и с кем
ежик в ту мач мани, в серебряной реке,
с волосами ломкими за воротником
студьозусной тужурки проходил пешком,
с Охты на Варварку, в стеклах щуря взгляд,
там есть кого грохнуть, да быстро летят,
прямо от Казанской вплоть до Рождества,
пики белоглазые, наши, татарва,
Грабового ль роют, Фриске ль выдают,
но нальют с горою, всякому нальют.
В синее ведерко, в спинку горбунка,
веси, санки, горка, выси, облака.