Кричал на меня мальчишка,
И эхом вторила ночь,
И, спьяну, всё было слишком:
«Пошла ты, ментовка, прочь!
Вы – сволочи все и гады,
Легавые и мусора;
Я знаю, вы были б рады,
Когда б я подох вчера».
Вчера его испинали,
Вчера он впервые пил…
Из нервов комок – не из стали,
Ему не хватило сил
Простить алкоголика-батьку
И слёзно-грустную мать.
Не помня себя как звать-то,
Орёт: «Ты не смела рожать!»
Она же, сутуля плечи,
Шептала: «Прости, сынок…»
А взглядом упёрлась в вечность,
И каждый был одинок:
Орущий мальчишка этот
И сникший папаша его,
И та, чья песня пропета,
Не зрящая ничего.
И нож, беспомощно сжатый
В грозящей его руке,
Совсем не пугал. Куда там!
Мы плыли в судьбе-реке:
Мы плот сколотили вместе,
Вокруг – большая вода…
Но что у нас общего, если
Своя любому беда:
Меня его крик измучил
Чуть больше, чем кровь и нож.
Кто сердце наше изучит?!
На что же каждый похож?!
Ну был бы он подполковник –
Ему б я закрыла рот,
Ну был бы он – мой любовник,
Всё было б наоборот;
Ну был бы моим ребёнком! –
Нашла бы в себе вину.
Но этот фальцетик тонкий
Убил во мне тишину!
Его я не обижала,
Детей «не крестили» мы,
От куда же, словно жало,
Вонзилось чувство вины?
И запоздало-глупо
Явилось желанье помочь,
А звёзды уставились тупо,
И хохотала ночь
Его, сатанинским, смехом,
Споткнувшимся вдруг и враз,
И застыдилось эхо –
Иссяк поток мутных фраз.
Он спал. Синяки лилово
Высвечивали лицо,
И лишним тут было слово –
Искали ноги крыльцо.
Ночь больше не раздражала,
Окутав синькой плечо,
И мыслей я не рожала –
Лишь было душе горячо.
Взгляд в небе искал ответа –
Так будет и ночи, и дни,
И шёпотом, словно спето:
«Спаси нас и сохрани!
Спаси покинутых мною
И тех, к кому я приду,
Дай силы одной собою
Помочь отвести беду,
Дай силы во что-то верить,
По-бабьи не выть, не кричать,
И знать, что люди – не звери,
Любить и детей и мать,
Прощать человеку слабость
И верить в его добро,
И, если не сеять радость,
То не толкать на дно…
В том, Господи, был ты - не был,
И не за место в раю,
Под синим куполом неба
Я клятву тебе даю!»