Посвящение подруге-москвичке

Аксинья Луценко
Ты помнишь, я знаю, этого не забыть…
«Здравствуй!» во Внуково. Вот и ожили строчки.
Нужны ли слова? А может быть, лучше застыть,
На этой радостной и долгожданной точке.

Здравствуй, родная! А знаешь, я тоже рада.
Покажи мне Москву, а еще бы поговорить…
Поедем туда, где маршируют в параде,
Поедем туда, где звезды взмывают ввысь.

А еще покажи мне религию Окуджавы,
Где художник свободный замерзшей рисует рукой,
Где гитарист хрипит надрывно голосом ржавым.
А еще давай, ну пожалуйста, прогуляемся по Тверской.

Здравствуй, Москва! Встречаешь подтаявшим снегом,
Сыростью, щедро приправленной ветром с реки.
Вот видишь, смотрю в тебя растерянно, бегло…
Подруга, я заблужусь, не отнимай руки.

Грохот метро, люди идут потоком.
Туда-сюда снуют новехонькие поезда.
Подруга, город огромен, а ты в нем, увы, одинока.
А может, рвануть отсюда тебе навсегда?

Сад Александровский облетел и звенит от мороза.
А рядом взлетают шпили кремлевских башен.
Исторический смотрит строго и очень серьезно.
Вечный огонь – символ бескрайней памяти павшим.

Каблуками пронзаю самое сердце России.
По брусчатке – «цок, цок»… Подруга, смотри! Мавзолей!
Тонет площадь в огнях – желтых, красных и синих.
Куранты бьют не как в Новый Год – веселей.

Рады, видать! Гул разносится над столицей.
Собор Блаженного величав! Боже, храни страну! 
К иконам твоим бы припасть да кресту поклониться.
Вечер. Закрыт. Жалко. Подруга, тону!..

ГУМ словно музей. Рот открывается от изумленья.
На втором этаже кофейня, зайдем да бахнем горячего. Хочешь?
Так вот откуда Пушкин ловил вдохновенье - 
Из этой торжественно-строгой прохладной  московской ночи.

Я смотрю на тебя, подруга! Вытри слезы. Послушай меня!
Мы сильные, даже сильнее, чем кажется нам порою.
И эта сила, сердце твоя храня,
Встанет на защиту твою, встанет, ты слышишь, горою!

Не грусти, не грусти, я прошу тебя, ну пожалуйста!
Так вот бывает. А жизнь – она та еще стерва!
Не хлюпать! Крепись!.. Больно? Я знаю. Не молчи тогда, жалуйся!
Это просто огромный город играет на растянутых нервах.

Скрипач одинокий на промозглом вечернем Арбате
Под тусклым  пятном старого фонаря
Лечит душу мою. В чехол инструмента кладу десятку.
Благодарит музыкант, улыбку свою даря…

Памяти Цоя стена и заповеди фанатов.
Провожу рукой по портрету того, кого уже нет.
Нет, постой! Он же жив! Он живет на этом Арбате
Такие не умирают, они живут сотни лет…

Тверская. Легенда. Притон похоти и разврата.
Рассыпаны миллиарды маленьких лампочек и огоньков.
Здесь исчезают люди, будто не было их, внезапно.
Правит распущенность. Какая тут, к черту, любовь?

Огромные центры торговли манят витринами, приглашая
В мир моды и пафоса. А мы-то с тобою простые.
Гламур мне этот доверия не внушает.
Слушай, мне кажется, что москвичи «золотые».

Ты помнишь, я знаю. Четыре часа до рассвета.
Гостиница спит. Только мы эту ночь коротаем.
Расправила крылья из слез бабочка на салфетке.
Не плачь, не нужно. Ведь мы же сильные, дорогая…

Я вернусь, ты слышишь! Нет, погоди, я останусь.
В сердце твоем кровоточащем и беспредельно горьком.
Встреча наша пусть будет тебе как парус!
Она поведет тебя через боль, не распыляйся только!

Смотри, подруга! А впрочем, нет, ты послушай,
Как стонет гитара - подруга твоя по надлому,
Струна словно нить хирурга раненую штопает душу. 
Поверь, подруга, все будет однажды совсем по-другому.

Проснешься утром, свободная словно птица.
Стряхнешь тоску с красивой своей души.
Взлетишь высоко над душной своей столицей
И насладишься полетом! Ты главное не спеши!

«До свиданья!» во Внуково как приговор. Ты плачешь.
Прижимаю тебя к себе будто маленького ребенка.
Родная, посмотришь, однажды все будет иначе.
Это сейчас пока так, что рвется всегда там, где тонко.

Родная, поверь мне, что если ожили строчки,
Им суждено жить в нас с тобою. Поверь мне!
Мы встретимся вновь на этой же самой точке…
Только не плачь… И за мной закрываются двери…