- Замыслил я побег… С чего началась Ваша литература - с мысли о странствиях или с желания воплотить какие-то куски жизни и переживаний в слово?
- К пятнадцати годам я прочитал довольно большое количество разных книжек и мне почему-то тоже захотелось стать писателем. Мне нравилось писать на бумаге
выдуманные истории, и я смутно грезил о том времени, когда мои каракули обретут типографский вид. Жизнь я воспринимал как приятное пожизненное заключение,
где можно встретить много интересных лиц и персон. Ведь люди такие странные и каждый из них - целый мир. Вне зависимости от ума, талантов и социального
статуса. Буквальное странствие в пространстве - вещь условная. Можно странствовать и вокруг своей комнаты, как Ксавье де Местр. Или вообще сидеть в
помещении, обитом пробкой, как нелюбимый мною Марсель Пруст. Или лежать в койке как коммунистический святой Николай Островский.
- Как вы ощущаете этот зазор между литературой как вымыслом и собственно жизнью, дающей Вам сюжет?
- Такого зазора не имеется по крайней мере для меня. В России жизнь богаче вымысла, а литература богаче, чем жизнь.
- Вы всеядный читатель или разборчивый?
- Всеядный. Часто читаю или пролистываю всякое говно, чтобы понять и представить людей, которые эту дрянь написали. Что они думают по тому или иному поводу,
как выглядят.Как соотносятся с окружающим миром и своими персонажами. Люблю читать отечественные газеты, они для меня неиссякаемый источник комического
глубокомыслия, особенно писанные идиотским постсоветским языком. И очень радуюсь, когда читаю серьезный в широком смысле этого слова, то есть близкий моему
сердцу, искусно сделанный текст. Вне зависимости от того жив автор или помер, хороший он человек или мерзавец.
- В юности было у Вас такое - в Москву, В Москву… Или в деревню, в глушь, в Саратов…
- В юности у меня было - в Москву, потому что моем в городе К.,
стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан меня вряд ли ожидало бы что-то хорошее. Учитывая то, что я к шестнадцати годам мальчик был
шустрый, вместе с товарищами (одним из них был мой лучший друг, ныне известный писатель Эдуард Русаков) выпустил три номера самиздатского ЛИТЕРАТУРНОГО ( не
политического!) журнала, понятия не имея о том, что и это запрещено. Вследствие чего был исключен из комсомола ( в котором ни до, ни после исключения не
состоял), получил в школе волчью характеристику и был вызван в местное КГБ, традиционно расположенное на улице Дзержинского. Где на вопрос некоего капитана
Пирожкова о моих жизненных планах ответил, что в институт поступать не стану, а сначала "поварюсь в рабочем котле". После чего сел в поезд
"Москва-Красноярск" и покинул милую малую родину. Закончил Московский геологоразведочный институт, где всем на мою характеристику было плевать, ее даже, как
потом выяснилось, не прочитали.
- С чем было связано Ваше первое перемещение по Советскому Союзу - командировка, студенческий отряд, шабашка, геологическая разведка, ссылка, урановые
рудники, лесоповал? Какова география Ваших русских странствий? Вы оставляли памятные надписи на скалах?
- В те же шестнадцать лет я во время каникул заработал немного денег в геологоразведочной экспедиции и поехал в город Ленинград, где деньги быстро
кончились, и я поступил грузчиком на овощную базу станции Кушелевка. После чего направился общим вагоном в Одессу, чтобы посмотреть легендарные места,
описанные Константином Паустовским в его автобиографической трилогии. Денег на обратный путь хватило только до Новосибирска, оттуда я до родного города
добирался зайцем и "христа ради". Появился в своем десятом классе "усталый, но довольный". В красной рубахе и с малой бородой.
Впрочем, когда я был еще классе в пятом, отец взял меня с собой в Москву. Отец был офицером, и его в Москве задержал патруль за то, что он прогуливался по
столице в форме и в домашних тапочках. Сссылка на мозоли не помогла. Отец умер, когда мне было пятнадцать лет, и с тех пор я живу на свои деньги.
На урановых рудниках я был в Якутии, во время геологической практики, потому что учился на отделении РМР - разведка месторождений редких и радиоактивных
элементов. Как геолог работал на Таймыре, в Красноярском крае, на Кольском полуострове, в Забайкалье. Бросив денежную профессию ради свободного писательского
времени, долгие годы служил разъездным инспектором в Художественном фонде и побывал во множестве маленьких и больших российских городов и городков "от Москвы
до самых до окраин".
Надписи на скалах не оставлял, потому что не было краски. Вырезал однажды по молодости лет в безлюдной эвенкийской тайге на хвойном дереве следующий текст
"НАШЕ ДЕЛО - ЛЕВОЕ, И МЫ ПОБЕДИМ". Надеюсь, что смола уже затянула эти глупости, а дерево простило меня за нанесенный ему урон.
- Какая она внутри Россия?
- Примерно такая же, как снаружи, но только еще более таинственная и мистическая.
- Вы можете вспомнить, какие сюжеты вынесли из этих перемещений?
- Боюсь, что наше интервью затянется до бесконечности. Ну, например в Калиниградской области, на берегу Куршского залива два негодяя жарили украденного
лебедя ( рассказ "Героический поступок, связанный с убийством лебедя Борьки". На Алдане пьяные бичи потеряли на перевале гроб с телом своего милого товарища
( рассказ "Обстоятельства смерти Андрея Степановича"). В Питере страдающий половым бессилием молодой человек неожиданно излечился от своей хворобы, публично
трахнув на Аничковом мосту свою любимую, но потом забичевал и рассказывает мне все это ночью на станции Саянская (рассказ "Голубая флейта"). В хакасском
городе Абакане нуждающийся служитель культа пытался продать сверстнику, директору местного музея свою семейную реликвию, которая оказалась фальшивкой
(рассказ "Чиновник"). В подмосковном Дмитрове в шашлычной жарили собак, а посетители, подобно корейцам, этих собак с удовольствием ели (рассказ "Свиные
шашлычки"). В Воронеже Наталья Евгеньевна Штемпель, некогда юная подруга Осипа Мандельштама, спасшая его "Воронежские тетради", водила меня на излете
советской власти, году эдак в 1981-м по его тайным местам и показала телефонную будку, из которой ссыльный и полубезумный поэт звонил в местную гэбуху, чтоб
хоть кому-то прочитать новые стихи ( роман "Душа патриота"). . Наступила перестройка и квартирный вор спасает интеллигента от самоубийства
(пьеса "Хреново темперированный клавир"). Хватит? А то можно еще...
- У Вас есть любимый персонаж… А у других авторов? А нелюбимый?
- Все мои рассказы, романы, пьесы и персонажи для меня как деточки, и я любимчиков не выделяю. В ранних рассказах у меня часто встречался многоликий
персонаж по фамилии Фетисов, от чьего имени я даже сочинял поэмы, имеющие названия "Гестаповец и волк", "Солдат и лесбиянка" и др. В рассказах последних лет
ведут свой нескончаемый диалог и попадают в различные авантюрные ситуации два "поздних шестидесятника" - писатель Гдов и безработный Хабаров. Мои любимые
персонажи у других авторов - герои романа Стивенсона "Остров сокровищ", который я перечитываю минимум раз в год, Леопольд Блюм и Стивен Дедалус из "Улисса"
Джеймса Джойса, Вощев из "Котлована " Андрея Платонова, писателя, которого я считаю конгениальным Джойсу, Венечка из "Москвы-Петушков" Венедикта Васильевича
Ерофеева, многоликий Пантелей Пантелей из романа Аксенова "Ожог". Нелюбимый персонаж - мавр Отелло, который по глупости задушил свою бабу.
- Ваша первая зарубежная поездка, наверняка, была не туристической, а творческой? Куда? Нас любили братские народы социалистического лагеря?
-Жанр первой поездки определить затрудняюсь, потому что поехал в Прагу к друзьям. Слово "мы", памятуя одноименный роман Евгения Замятина, плохо понимаю.
Кого любили, кого нет. Меня любили. У меня не было проблем ни в одной из бывшей стран соцлагеря, я к ним на танках не приезжал и коммунизм не устанавливал.
- В каких странах Вы побывали в постсоветское время? Этот опыт стал для Вас «туристическим», то есть внешним, или как-то отразился на сюжетах, на вашем
писательском мировосприятии?
- По алфавиту, что ли? Или просто так? Ладно, дай Бог памяти. Финляндия, Чехословакия, Польша, Румыния, Венгрия, Болгария (совсем недавно, и это - великая
страна), Швеция, Италия, Германия, США, Франция, Великобритания, включая Англию и Шотландию, Испания, Кипр, Турция, Израиль, Египет... Все, вроде? Не так уж
и много получается. Ну еще - Украина, Белоруссия, тоже ведь ЗАРУБЕЖ теперь, Латвия еще, Эстония, Китай... Я туризм терпеть не могу, равно как и слово
"творчество" применительно к самому себе. Первая зарубежная поездка у меня была, как я уже говорил, в Прагу в 1988 году сразу же после того, как меня
восстановили в Союзе писателей, откуда исключили в 1979 году за альманах "Метрополь", одним из составителей которого я был наряду с Василием Аксеновым,
Андреем Битовым, Виктором Ерофеевым и Фазилем Искандером.
Я приехал к друзьям, диссидентам-славистам Задрожиловым, выгнанным
отовсюду после 1968 года. Тогда в Чехословакии еще крепко стояла советская власть, у нас вовсю бушевала "перестройка", и Задрожиловы каждый вечер собирали
"на меня" своих друзей, которым я рассказывал о творящихся в Москве
демократических чудесах типа готовящейся публикации "Архипелага ГУЛАГ" Солженицына. Первая "капиталистическая"страна была Финляндия, где у меня с той поры
переведено пять книг. А опыт и мировосприятие заключаются в том, что я с удовольствием убедился - все люди в принципе одинаковые несмотря на внешние
национальные различия. Я своих персонажей во многих странах встречал, например в пьяном шотландском поезде следующем из Лондона в Глазго. Или в городе
Бер-лез-Альп на юге Франции, где наконец-то впервые за жизнь встретил настоящего убежденного коммуниста, у которого в мобильнике звучала мелодия Пахмутовой
"А Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди". В Швеции я за месяц написал большую часть романа "Мастер Хаос", основное действие которого, перемещается из
России на остров Готланд, роман "Накануне накануне" - это финские и немецкие реалии. Есть детали бытия, которые невозможно взять из Интернета, чтения или
чужих рассказов, и если они писателю нужны, ему необходимо путешествовать. Обязательно уезжать и обязательно возвращаться.
- Вы советский писатель? Или антисоветский? Чем советский писатель отличается от просто от писателя? Кого из писателей нового времени Вы назвали бы
советским?
- " Я не кадетский и не советский", как поется в известной песне про жареного цыпленка. Полагаю, что писатель и должен быть таким цыпленком, а не комиссаром
или властителем дум. Весь, без исключений, опыт мировой литературы подтверждает эту мою спорную мысль. Советский писатель - это была новая литературная
порода, выведенная большевиками для обслуживания их завиральных идей. Нечто вроде ЛИСОПЕСЦА, шапки из которого продают на станции Барабинск за 1000 руб.
штука, потому что на местной звероферме этими шапками платят зарплату. Пустующую нишу советского писателя нынче заняли многочисленные, разных рангов и
интеллектуальных возможностей производители "попсы". Но они, собственно, не писатели, а бизнесмены, в чем, наверное, нет ничего дурного, кроме ДУРИ ( во всех
смыслах этого слова).
- Вы любите своих персонажей, а Владимир Сорокин не любит… Это правда?
- Любовь - дело интимное. Так что вопрос этот во всей его целокупности не ко мне, а к упомянутому Сорокину. Может, у него с персонажами САДО-МАЗО по
взаимной договоренности. Тоже ведь любовь.
- Вы были персонажем своих произведений?
- Был и есть. Всегда. В любом тексте. В том числе и в этом. Евгений Анатольевич!
2
- Ваш роман «Накануне, накануне» я стал читать с 322 стр., дочитал до конца, пока ехал в электричке, и только потом уже вернулся к началу книги. Как вы относитесь к такому читательскому произволу с художественным произведением?
-Позвольте, позвольте… Но ведь именно на стр.322 роман начинается, я проверил, так что в вашем поступке нет ничего безумного, и мне даже лестно, что вы этот текст дочитали до конца, а не заснули в вашей электричке вплоть до утраты кошелька с деньгами. И произвола здесь никакого нет, потому что в начале книги, на ее стр. 3 – другое произведение, под названием «Удаки», хотя и написано сверху «Накануне накануне». И это не происки отсутствующей цензуры, а ляп корректора, невозможный в тех условиях, когда цензура еще была. В «Содержании» указано правильно – «Удаки». А вообще-то читатель свободен читать, как ему хочется. Равно, как и писатель писать. Взаимные претензии неконструктивны, хотя читатель деньги за книгу заплатил, а писатель получил. Я, например, люблю читать во время еды и чаепития, с чем тщетно борется моя жена.
- Герои романа живут в Германии, на берегу Штарнбергского озера, знаменитого гибелью Людвига Баварского. Вы сначала поселились там, а потом придумали сюжет, соблазнившись пейзажем? Или вы выбрали это место для романа из символических соображений?
-Сначала поселился, а потом придумал сюжет, соблазнившись не пейзажем, а Тургеневым, которым интересовался с юных лет. Но и пейзажу с могилой – не пропадать же им, раз они уже есть. У рачительного хозяина-писателя все должно идти в дело, включая лицо, одежду, душу и мысли.
- Знаю, что баварцы жутко обожают своего экстравагантного и маргинального короля… Он ведь был сказочный художник, но судя по насмешливому стилю ваших произведений, он должен быть Вам чужд… А его творения, замки там и прочее, как пришлись Вашему глазу?
- Я увлекся этой персоной, посмотрев фильм Лукино Висконти. Это – трагическая, неординарная, изломанная персона, далеко опередившая свое время. Замки великолепны, как талантливый бред доброго сумасшедшего. Но, конечно же, он мне чужд. Он – король, а я – пролетарий. Он – гомо, я – гетеро.
- Обязательно ли читателю перечитать роман Тургенева «Накануне», чтобы полностью понять авторский замысел? Или это просто литературный юмор?
- Мне один человек лет десять назад предлагал издать оба романа под одной обложкой, но потом он во время дефолта - 98 разорился, и я его с тех пор никогда не видел. Вообще-то лучше перечитать, особенно если никогда не читал. Или читал в школе, откуда лично я, например, вынес стойкую ненависть к Тургеневу, персонажи которого всё что-то говорят, говорят, но ничего не делают. Или, в лучшем случае, лягушек режут. Потом я, кстати, барина полюбил. Я месяц жил на маленькой сибирской станции, где в библиотеке не было ничего, кроме сочинений Ленина и Тургенева. Я всё же выбрал Тургенева и придумал, что мы с ним вместе сидим в тюрьме, где он мне рассказывает о своей прошлой изящной жизни. Лиза Калитина, первая любовь, то-сё. После чего с наслаждением прочитал все его тома. А «юмор» да еще «литературный» - бр-р-р! Это не по мне.
- Диссиденец Инсанохоров, выделяющийся среди других персонажей половым гигантизмом – это тургеневский Инсаров + Сахаров… А другие персонажи вымышлены или это шаржи на реальных людей?
- Как там пишут умные, сведущие в законах иностранцы? ВСЕ ПЕРСОНАЖИ ВЫМЫШЛЕНЫ, ВСЯКИЕ СОВПАДЕНИЯ СЛУЧАЙНЫ. А то еще засудят или в лучшем случае морду набьют, согласно нашей российской специфике.
- Обиженные есть?
- Есть. На меня за эту книгу все обиделись – левые, правые, красные, белые, зеленые, голубые, патриоты, космополиты, черносотенцы, сионисты, монархисты, коммунисты, феминисты, гэбэшники, диссиденты, либералы, почвенники, диссиденты…
(- Что это за Юра из Рыбинска, написавший «Будь проклята ты, Колыма»? Это поэт Юрий Кублановский?)
- Это – персонаж романа «Накануне накануне», именуемый «нищий мальчик Юра, который эмигрировал из Рыбинска». Мой собиный друг, замечательный поэт Юрий Михайлович Кублановский действительно жил в Рыбинске, так ведь там и Андропов жил. Он, между тем, фактически выслал своего земляка Кублановского, которому за его стихи светил срок, из СССР в 1982 году. Кублановский, кстати, одна из редких литературных птиц, вернувшихся на родину.
- Вы путешествуете в поисках сюжета, или так получается: побывал где-то, родился рассказ?
- Мы ж не Гемингваи! Нам средствА не позволяют путешествовать в поисках сюжета. Да и глупо в Тулу ездить со своим самоваром. Сюжеты в России под ногами валяются, причем драгоценные, не бижутерия. Андропов, например, тоже стихи писал, но поэта Кублановского все-таки из «совка» выпер.
- Из тех стран, что Вы посетили, какая страна кажется Вам наиболее литературной? Куда хотели бы вернуться?
- Россия. И я в ней поэтому живу. На втором месте Болгария, где у меня есть замечательный друг, поэт Георгий Борисов, который вот уже 25 лет издает по-болгарски на «медные деньги» журнал «Факел», практически весь состоящий из переводов современной русской литературы. От «А» - Аксенова, Алешковского, Астафьева, Ахмадулиной до «Я» - Ямпольского, Яркевича, Яшина. Финляндия еще – литературная страна.
- Владивосток отмечен в Вашем творчестве?
- Я впервые побывал на Тихом океане в прошлом году и очарован городом, хотя он совершенно для меня «не мой», экзотический. Следствие пребывания – рассказ «Случай на станции Ваварка», несколько эссе. Наверняка еще что-то будет, Е.Б.Ж.., такие встречи даром не проходят.
- Какой русский город в провинции любопытен Вам в литературном плане?
- Красноярск. У меня во множестве сочинений фигурирует город. К., стоящий на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан.
- Очень лирично Вы характеризовали в своём насмешливом романе «Накануне, накануне» города Хельсинки, Париж, Москву, Лондон. Нашлось бы у вас пара строк для Владивостока?
-Пожалуйста. «Во Владивостоке Бога не забыли, равно как и родную советскую власть, на память от которой осталась загаженная утонувшим металлом дивной красоты бухта Золотой Рог и расхожее слово «краснопузые», которое я неоднократно слышал от коренных дальневосточников, потомков русских казаков и белогвардейцев. Девушки Владивостока скромны и учтивы, хотя и любят баночное японское пиво, юноши пытаются заниматься серфингом, но не в этом дело. А в том, что именно здесь мне в очередной раз открылась тривиальная истина: не мешайте людям жить, и они жить будут».
- Святая троица русского постмодернизма - Дмитрий Александрович Пригов – идейный вдохновитель, Ерофеев – его теоретик, а Евгений Попов – по дружбе с ними?
- По дружбе и слабости характера.
- Постмодернизм – похабная эстетика?
- Почему похабная? Право, не стоит принимать всерьез этот придуманный литературоведами термин, столь же расплывчатый, как реализм, который «без берегов». Под статью «постмодернизм» можно в литературе подвести всё, включая «Евгения Онегина». Хотите, докажу? Хотя, собственно, Лотман это уже сделал в своих «Комментариях к Онегину».
- «Накануне, накануне» - безбожный, религиозный роман? РПЦ не заругает писателя Попова?
-«Накануне накануне» - нравственный, православный роман. А РПЦ – всего лишь слуги Божьи, а не сам Хозяин.
- Православие не признаёт никакого эстетического и нравственного плюрализма… Как литературе существовать в условиях этого догмата?
- Как существовала, так и существовать. Литература ведь не проповедь. Литература – это сказки, которые рассказывают на ночь с терапевтической целью гуманизма.
- Куда вообще идти русской литературе, насытившейся постмодернизмом? Средневековая православная эстетика, жития святых или реалистический роман?
-Реалистический роман. Но – «без берегов». В бесконечном объеме такого романа умещается всё. В том числе и православная эстетика, жития святых, биографии грешников…
- Из всех персонажей романа самый симпатичный – это некто по имени Евгений Анатольевич, его фразой заканчивается роман: «Деточек только жалко, они-то здесь ни при чём?»… Почти по Достоевскому…. «Но ведь и деточки-то вырастают», и что… снова та же белка, тот же свисток? Снова накануне безысходного накануне? Если использовать приём Бориса Акунина, практикующий многовариантные концовки своих произведений, как бы сейчас, спустя столько лет после написания романа, выразился напоследок Ваш персонаж по имени Евгений Анатольевич?
- Так же бы и выразился. Персонаж «Накануне накануне» по имени Евгений Анатольевич – хоть и пьющий, но серьезный человек, и от своих слов никогда не отказывается. Даже спустя столько лет после написания романа. А Бориса Акунина я не читал, простите мне этот пробел в моем образовании.
СПРАВКА О ЕВГЕНИИ ПОПОВЕ
Евгений Анатольевич Попов живёт в Москве, родился в Красноярске в 1936 году. Учился в геологическом институте, безуспешно пытался поступить во ВГИК и Литературный институт. В 1968-1975 годах работал в геологических экспедициях под Красноярском, в 1975 году переехал в Москву. Первая публикация – рассказ в красноярской газете (1962). С 1971 года его рассказы публикуются в центральной прессе с многочисленными цензурными купюрами. В 1979 году участвовал в альманахе «Метрополь», вследствие чего был исключён из СП СССР, а на его публикации был наложен запрет. В годы перестройки Евгения Попова восстановили в СП СССР, в 1989 году увидел свет первый сборник его рассказов «Жду любви невероломной», за которым последовал роман «Душа патриота» (1989) и «Прекрасность жизни» (1990), сборник рассказов «Самолёт в Кёльн» (1991), «Тихоходная барка «Надежда» (2001), роман «Накануне Накануне» (2001). До 1980 года Евгений Попов написал свыше 200 рассказов, 10 коротких пьес и 2 многоактные. На сегодняшний день только в России издано 13 книг автора. Для всех его произведений характерны саркастический взгляд, сказовая манера повествования, использование подчас эпатирующих паралитературных текстов (вырезки из газет и т.п.).
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ
ВЛАДИВОСТОК. «ПРОВИНЦИИ ЗАГОВОР»
«Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский», - в справедливости таких простых слов вождя Ульянова, ставшего по случаю революции Лениным, я лично убедился нынешней осенью. Ибо лёту из Москвы до Владивостока – около десяти часов на сумму 28 000 руб. (туда и обратно), расстояние – 7000 км по воздуху и 9288 по земле, разница во времени – 7 часов. Получается, что даже Пекин ближе к Москве, чем этот наш «российский Сан-Франциско», как его иногда умильно именуют сведущие люди.
С ними я не согласен. Бывал, бывал я в этом «Фриско», что по ту сторону могучего Тихого океана, который и нашей Родины края омывает. Там трамваи в гору ползут, и процветает однополая любовь. Во Владивостоке тоже всё круто, всё ветры дуют. Владивосток ведь это «город, состоящий из лестниц без ступенек», по выражению поэта. Но вроде бы пока пункт гетеросексуальный. Владивостокский житель, «временно не работающий» Сережа, распивавший под широколистным манчжурским кедром баночное
японское пиво «Саппоро», мне объяснил, что тут не в Тихом океане дело, а в том, что «американцы Бога забыли», хотя вспоминать все - равно придется, дабы не было Апокалипсиса и геены огненной всем.
Во Владивостоке Бога не забыли, равно как и родную советскую власть, на память от которой осталась загаженная утонувшим металлом дивной красоты бухта Золотой Рог и расхожее слово «краснопузые», которое я неоднократно слышал от коренных дальневосточников, потомков русских казаков и белогвардейцев. Девушки Владивостока скромны и учтивы, хотя тоже любят баночное пиво, юноши пытаются заниматься серфингом, но не в этом дело. А в том, что во время моего десятидневного писательского пребывания на Дальнем Востоке мне в очередной раз открылась тривиальная истина: не мешайте людям жить, и они жить будут. Многие годы Владивосток был «закрытым городом», куда не ступала нога иностранца, да и советский гражданин должен был получить пропуск, прежде чем попасть в эту таинственную «пограничную зону».
Теперь здесь полным-полно иностранных туристов, проводятся престижные международные кинофестивали, гастролируют театры и отдельные «звездные» представители современной культуры, включая Аллу Пугачеву, Михаила Боярского и исполнителя тюремных песен Ивана Кучина.
Во Владивостоке издается уникальный альманах «Рубеж», тексты, верстка и внешний вид которого сделали бы честь любому столичному изданию, кабы таковое обнаружилось в Питере или Москве. Среди авторов альманаха знатные гости – Андрей Битов, Владимир Богомолов, Евгений Рейн и даже русский американец Сергей Голлербах, тот самый, из второй волны эмиграции. В последнем номере – извлеченный из архивов дальневосточный путевой дневник великого Михаила Пришвина, датируемый 1931 годом.
Но и местные авторы несомненно обладают «лица не общим выражением». Буквальная, географическая близость восточных культур и философий (Корея, Япония, Китай) придает их произведениям странную глубину. То, что в произведениях их европейских российских коллег казалось бы вычурностью или навязчивой экзотикой, здесь является бытом, реализмом. Короче, как сказал стихами владивостокский поэт Иван Шепета:
Пейзаж наш – провинции заговор,
Здесь мыслей иное теченье.
В Приморье не вишня, а сакура,
И это имеет значенье.
Существует альманах в основном «на медные деньги», которые поступают иногда и от местных филантропов, не чуждых прекрасного или просто догадавшихся: не будет культуры, не будет и страны. И что всем уехать отсюда в европейскую часть России не только невозможно, но и не нужно. Ведь здесь, положа руку на сердце, ХОРОШО, плюс японские машины дешевые. И квартиру можно купить за РЕАЛЬНЫЕ деньги. Говорю то, что сам видел: на Дальнем Востоке люди как-то худо-бедно живут и дичать не собираются.
Более того. Именно во Владивостоке впервые вышел в прошлом году научно отредактированный двухтомник стихов и прозы самого знаменитого литератора восточной белогвардейской эмиграции Арсения Несмелова, который в 1924 году ушел от красных пешком в Харбин, а в 1945 обманул ГБ и умер своей смертью во Владивостокской тюрьме Гродеково, не дождавшись сталинского суда. Подчеркиваю, более полного собрания сочинений вновь обретенного страной русского классика ХХ века нет пока нигде в мире, а во Владивостоке оно есть! Не удивительно, что двухтомник этот УЖЕ стал библиографической редкостью.
Но литература – всего лишь литература. А жизнь, как всегда, богаче любой выдумки. Город, ведущий свое летоисчисление всего лишь с 1860 года, сейчас явно переживает свое второе рождение и уверенно вписывается в общемировой контекст, оправдывая свое название «Владеть Востоком».
А ведь начиналось все весьма скромно. Вот что писал в начале века
владивостокский журналист, общественный деятель и краевед Николай Петрович Матвеев-Амурский, автор книги «Краткий исторический очерк г. Владивостока» и
родной, между прочим, дедушка основательницы нашей бардовской поэзии Новеллы Матвеевой:
«Первоначально Владивосток, или, вернее, тот пункт, где впоследствии развился настоящий Владивосток, был занят русскою воинской силою, состоявшею из сорока нижних чинов 4-го линейного батальона под начальством прапорщика Комарова 20 июня 1860 года. Команда эта была доставлена сюда на военном транспорте «Маньчжур», входившем, по-видимому, в состав эскадры особой экспедиции под начальством адмирала П.В. Козакевича, которой было предписано «занять и укрепить два пункта для небольших команд в гаванях Новгородской (Посьет) и Владивостоке, в заливе Петра Великого, крейсировать около него и описать все берега его от границ Кореи с юга до бухты Ольги к северу».
В 1883 году здесь жили, согласно переписи, всего лишь 10 тысяч 02 человека. Сейчас здесь только автомобилей более 200 тысяч при числе жителей около 600 тысяч. Так что по соотношению мотор/ личность Владивосток находится на первом месте среди всех российских городов, включая Москву и Питер.
И ведь именно владивостокские автомобилисты выступили против гипотетического запрета на хождение по российским дорогам автомобилей «с правым рулем», справедливо увидев в этом ущемление их гражданских и экономических прав, именно они устроили «марш пустых канистр», протестуя против беспрецедентного повышения цен на бензин в стране, которая сидит на нефти, как пират на бочке.
Хотя лично я, уже свыкшийся с многочасовыми московскими автомобильными пробками как с «осознанной необходимостью», сесть за руль во Владивостоке так и не решился. Головокружительный рельеф города, с высшей точки которого – Орлиной сопки – открывается дивный вид на порт, острова и заливы, все эти «туда-сюда, вверх-вниз» по горбатым улицам, увы, не для моих нервов. А местным водилам – хоть бы хны! Автомобили едут впритирку друг к другу и разъезжаются на перекрестках скорее «по понятиям», чем по Правилам Дорожного Движения.
Снова дадим слово Н.П. Матвееву-Амурскому:
«Отсутствие удовольствий, замкнутость семейных домов – поневоле заставляют молодежь бросаться в карточную игру, чтобы хоть в ней избавиться от мертвящей тоски города, куда письма и газеты приходят, самое раннее, через два месяца, а иногда и через пять. Другое прибежище от скуки – кутежи. Кутят иногда без перерыва целую неделю с утра до ночи, кутят истинно героически. Приедет человек непьющий, пройдет год-два и, глядишь, он уже спился окончательно».
И возразим, что спиться, конечно, можно когда и где угодно, но в нынешнем Владивостоке уж точно есть куда пойти, чтобы не бросаться, так сказать, в «омуты порока». Театры, картинные галереи, дюжина самых разнообразных музеев с уникальными дальневосточными экспонатами. И, кстати, как и везде сейчас по России – множество уютных ресторанчиков, кафешек, чистеньких фаст-фудов, где и рюмку можно пропустить под хорошую закуску. Все это так не похоже на пищевые заведения времен «зрелого социализма» - дорогущие рестораны с их немыслимыми очередями и галунным швейцаром при входе, либо (другой полюс) гнусными советскими «кафе» и «пельменными» со щербатыми тарелками и сальными алюминиевыми вилками! Боюсь, правда, что молодые читатели «Взора», воспринимающие окружающую их реальность, как незыблемую норму, моего этого нынешнего восхищения пожалуй что и не поймут. Ну и слава Богу, что не поймут! Не дай им Господь видеть то, что видели мы.
И то, что видел Владивосток в этом уже совсем недавнем своем прошлом. Когда, вместо демократии, все вдруг пошло вкривь и вкось. Владивостокцы сидели без света из-за веерных отключений, куда-то вдруг пропала вода из кранов, лопались батареи отопления, разлетались канализационные трубы, «мочили» друг друга знатные бандиты.
И нет ничего в мире идеального, но кажется, что бесхозяйственности в городе медленно, но верно приходит конец. Здесь множество отреставрированных зданий начала века, включая знаменитый железнодорожный вокзал, где заканчивается
Транссибирская магистраль, имеются аккуратные тротуары, выложенные плиткой, благоустраивается набережная, растут дома. Многие, кажется, наконец-то поняли простую истину: надо ЖИТЬ, а не ЖДАТЬ, избавились наконец-то от десятилетиями навязываемого нам варварского постулата: сегодняшний день – ничто, завтрашний – всё.
И вся моя надежда покоится на тех, кто хоть что-то делает в нашей стране, вместо того, чтобы ныть, обижаться, винить других и хапать. Люди, которых я встретил во Владивостоке, думают примерно так же, как я. Люди разных возрастов, привычек, доходов, убеждений, занятий. Писатели, поэты, художники, промышленники, ученые, рабочие. Участники «провинции заговора», который заключается в том, что наша страна состоит не только из Москвы, Питера, Екатеринбурга и еще пары-тройки мегаполисов, являющихся чисто вымытыми витринами Державы, а до сих пор обладает огромными пространствами, обитатели которых хотят счастья, покоя, достатка, имеют на все это право, но четко помнят и собственные обязанности. Перед семьей, родиной, Богом, перед самим собой в конце концов.
P. S. И, чтобы не заканчивать свои заметки на такой пафосной ноте, скажу все же о том, что обнаружил во Владивостоке странную привычку мусорить где ни попадя и, в частности, бить бутылки около памятников и достопримечательностей. Впрочем и увы, это пока что по всей стране так. Что-то не видел я в Китае повсеместно битого стекла. И в Финляндии не видел. Так что есть еще у нас большое поле для нравственного и прочего совершенствования!
P.P.S. И так почему-то не хотелось расставаться с Владивостоком, хотя, казалось бы, полмира изъездил и каких только красот не навидался в разных дальних краях. А здесь – закрою глаза и вижу эту ломаную береговую линию, чистое небо невероятного, не имеющего названия яркого цвета, скалы, песок, осенние сопки, уходящие в бесконечность.
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ
«СВОБОДНАЯ ВЕЩЬ» АЛЕКСАНДРА БЕЛЫХ
У Александра Белых, родившегося в 1964 году в городе Артеме Приморского края,
образцовая биография «молодого советского писателя» - была некогда такая категория пишущей литературной братии, ищущей себе места под коммунистическим солнцем. Вырос в шахтерской семье, работал на заводе токарем, котельщиком, отслужил в армии, бороздил Тихий океан на краболовных судах Дальневосточного морского пароходства, с юных лет обладал поэтическим даром.
Университетское образование по специальности японская филология, стажировка в Токио – тоже бы пошли при Советах молодому дальневосточнику в плюс. Видите, товарищи, человек ИЗ НАРОДА, а рубит во всех этих хайку и хокку, таинственные эти иероглифы щелкает, как семечки. Можно доверить ему переводить ПРОГРЕССИВНЫХ японских писателей. Пока. А потом, когда приобретет ИДЕЙНЫЙ опыт, можно будет позволить ему и на классику замахнуться.
Другой вариант судьбы эрудированного, тонко чувствующего Александра Белых, родись он десятью - двадцатью годами раньше – диссиденство, самиздат, эмиграция. За переводы нового самурая Юкио Мисимы, пессимизм и эротику тогдашняя власть молодого человека по головке не погладила бы, а выжить на родине с ощущением, что ТАК БУДЕТ ВСЕГДА, ему вряд ли удалось бы.
Но случилось так, что в 1991 году (а это время действия основных событий романа «Сны Флобера») советская власть у нас в стране закончилась, а с ней и прежняя «официальная» и «неофициальная» литература.
Литература вообще постепенно стала никому не нужна, тиражи скукожились. Писатели и поэты поколения Александра Белых «попали в непонятное», и его первая заметная публикация в журнале «Иностранная литература» состоялась, несмотря на свободу, лишь в 1997 году.
Именно с тех пор его имя поэта, прозаика, переводчика, эссеиста, сценариста и прочее стало известно сузившемуся изрядно, но все еще широкому кругу ценителей слова. Его собственные стихи переведены во многих странах, его переводы публикуют в Москве и Питере, но все это имеет отдаленное отношение к созданному им роману, пока что единственному.
Роман этот, писанный во Владивостоке в аккурат на рубеже второго и третьего тясячелетий с 1999 по 2001 годы, несет на себе зримые и незримые меты своего места и времени.
МЕСТО: «… салат из морской капусты, и кальмаров с яйцом, папоротник с мясом. Оба блюда заправила густой деревенской сметаной. Еще порезала тонкими ломтиками сало, ламинарию они собирали прямо в бухте». Такое постмодернистское меню, сочини его московский эстет, выглядело бы малоталантливой натяжкой, глуповатой и грубоватой издевкой над РОССИЙСКОЙ ментальностью. Владивостокский эстет из народа Белых в этом смысле органичен и реалистичен. Что поделаешь, если русских занесло в ту сторону, где водятся крабы, морские гребешки и тигры. И рядом – Япония, рядом – Китай, Корея, и «ветер с Востока довлеет над ветром с Запада», как гласит неточный перевод знаменитого изречения товарища Мао- Цзедуна.
ВРЕМЯ: КОГДА НАЧАЛЬСТВО УШЛО, оставив интеллигентное население в нищете, свободе и разрухе, это дало отдельным представителям такого населения уникальную возможность лепить из подручного материала самые фантасмагорические фигуры. «Свободная вещь» -так, по воспоминаниям современников, реагировал великий Андрей Платонов, услышав какую-нибудь нелепую, малодостоверную историю из окружающей его жизни.
Все сюжетные коллизии романа, включая в себя кажущиеся вязким кафкианским сном сцены японских приключений юного героя Ореста (он же – пёс Флобер), тоже в этом смысле «свободная вещь». Равно как и гетеро-гомосексуальное существование разновозрастных и разнополых персонажей на таинственном острове, освященном широкими тенями Петрония и Томаса Манна. Равно, как и Гоголь, который еще «крепче обнял юношу», или чеховская «Чайка», спектакль, где всех персонажей и зрителей арестовали японские городовые. «Свободная вещь»! И то, что дневниковая запись Андрея Платонова за 1942 год, взятая эпиграфом к роману, непостижимым образом проясняет сущность «Снов Флобера» - очередное доказательство того непреложного факта, что на русском литературном пространстве еще полным-полно белых пятен, и границы этого пространства вряд ли когда-либо будут зафиксированы.
Сказано же вам было Классиком, что «широк русский человек», а классики, как известно, шутить не любят. Вынесет и ассимилирует всё – и восточную философию, и марксизм, и «воскрешенье отцов», и «венского шарлатана», и порногравюры древних японцев – вынесет все, и широкую, ясную в жизни дорогу проложит опять в никуда. Что, собственно, мы и видим в финале романе, где автор, занесенный волею автора же, в Аргентину, пытается выбраться из своего же собственного сочинения, но мы так и не узнаем, удастся ли это ему, потому что роман тем временем незаметно заканчивается. У Платонова, кстати, тоже была безупречная пролетарская биография, закончившаяся созданием гениального «Чевенгура», книги, которая, на мой взгляд, занимает в нашем российском менталитете такое же место, как «Улисс» Джойса в менталитете западном.
Но я, упаси Бог, вовсе не собираюсь обвинять Александра Белых в гениальности, которая, как известно, всегда находится на грани безумия. И он вовсе не выпадает из современного литературного контекста, где уже существует «Кесарево свечение» Василия Аксенова и его же «Новый сладостный стиль». Где дерзает « в поисках утраченной метафизики» мой сверстник Анатолий Королев и экспериментирует с новой реальностью относительно юный Павел Быков (не путать с Д. Быковым, тоже пока что достаточно юным)!
И мне почему-то не хочется пускаться в литературоведческие рассуждения о том, как сделан этот роман и что это – развернутая ли метафора о страшной и одновременно убогой силе женской любви, способной превратить выбранный объект в животное? Или книга странствий русской МЕРТВОЙ ДУШИ среди временно живых героев? Или просто – случилась, знаете ли, граждане, такая СКАЗОЧНАЯ история с ужасным концом, паренек японку полюбил, а она, сука, его заколдовала, научила есть похлебку из собачьих потрохов…
Пускай обо всем этом критики пишут, когда роман появится на прилавках.
Пускай себе соревнуются в рассуждениях о расцвете и закате постмодернизма, о концептуализме, авангарде и влиянии европейского декаданса на японцев, которые в свою очередь повлияли на писателя Белых.
А также о расширении границ русской прозы, о подлинном, не мнимом взаимовлиянии культур. Когда не «Книга оборотня» механически переносится на постсоветскую почву, а вырастают на этой почве диковинные, но вполне съедобные плоды, корешки которых находятся неизвестно где, в неизвестном пространстве, неизвестном времени, отчего и не имеют никаких зримых границ.
Мне, впрочем, пора закругляться. Я лишь добавлю напоследок, что роман «Сны Флобера», на мой взгляд, - это подлинная, высококачественная, штучная русская современная книга. Кто-то такую книгу на переходе второго тысячелетия в третье должен был написать. И то, что это досталось сделать Александру Белых из Владивостока – его счастье.
12 февраля 2007 г.
Москва