Йоргос Сеферис
Из цикла "На зимнем луче"
4
Много лет тому назад ты сказал:
«По сути, я – материя света…»
И сегодня, когда ты опираешься
на широкие плечи сна,
или, когда они приковывают тебя
к сонной груди моря,
ты ищешь углы, где тьма истерлась и не противилась,
когда искал ты пику,
которая пронзит твое живое сердце,
ей суждено открыть его для света.
Эврипид, Афинянин (Из цикла «Палубный дневник» 3)
Он вырос среди пожарищ Трои
И карьеров Сицилии,
Он любил прибрежные пещеры
и картинки моря.
Ему казалось, что вены людей –
Это сеть, созданная Богами,
чтобы отлавливать нас как диких чудовищ.
Он пытался вырваться из нее.
Он был сложным человеком,
мало было вокруг друзей.
Когда же пробил час смерти,
собаки разорвали его на куски.
из Mythistorema
9
Гавань состарилась. Не могу больше ждать
ни друга, что отбыл на остров сосновый,
ни друга, что отбыл на остров платанов,
ни друга, что вышел в открытое море…
Я глажу орудия ржавые, глажу весла,
так, чтобы ожило тело и стало способно к решениям верным.
Паруса мои пахнут лишь солью штормов, и,
если б решил я остаться один, то ждал бы тогда одиночества долю.
На горизонте душа раскололась на линии,
На всполохи света, цвета, молчание.
Звезды ночные помогут понять,
как ждал Одиссей появления мертвых
на сонных лугах асфоделей.
Когда мы бродили здесь среди асфоделей,
надеялись отыскать ущелье, созерцавшее раненого Адониса.
из Mythistorema
1
Ангел, три года мы ждали его,
пристально глядя на сосны, пески
побережья и звезды.
Лезвием плуга иль килем корабельным
стремились найти мы то первое семя,
чтоб древняя драма опять состоялась.
Мы возвращались к разрушенным хатам,
с мертвыми конечностям и ртами,что изломаны
вкусом тяжелым
ржавчины вечной,соли морской.
Только проснувшись, шли мы на север,
и незнакомцы таяли тенью
в раннем тумане под крыльями чистыми
лебедиными, что наносили нам раны.
Каждую зимнюю ночь сильный ветер с востока
в окна стучался, сводя нас с ума.
Летом терялись в агонии дней мы,
дней, что никак не могли умереть.
Так барельефы искусства смиренного
Мы возвратили назад.
из Mythistorema
3
Я проснулся с мраморной головой в руках;
Она изнуряет мои локти, и я не знаю,
куда ее поставить.
Она засыпала, когда я просыпался.
Поэтому мы стали жить одной жизнью,
и очень сложно нас теперь разъединить.
Я смотрю в глаза ее: они и не открыты, и не закрыты.
Я общаюсь со ртом - он пытается говорить.
Я держу в ладонях ее свисающие щеки.
Но сил больше нет...
Руки мои исчезают
и возвращаются ампутированными.
В морских пещерах (Из цикла «Планы на лето»)
В морских пещерах жажда и любовь,
экстаз, они тверды как раковины моря.
И ты их можешь подержать в своей ладони.
В морских пещерах
днями напролет смотрел в твои глаза,
но я тебя не узнавал, и ты меня не узнавала.
Цветы скалы (из цикла «Планы на лето»)
Цветы скалы созерцают пейзаж,
где зеленое море.
Их вены мне напоминают
забытые любовные романы,
они сверкают в медленном дожде
из тонких линий.
Цветы скалы - фигуры, что пришли,
когда никто не говорил, не говорил со мной.
Они мне разрешили их касаться,
и я был следующим после тишины
средь сосен, олеандров и платанов.
Отрицание (из цикла «Ракушки, облака»)
На тайном побережье
белом, как голуби
мы пить хотели в полдень,
но вода была соленой.
На песке золотом,
мы имя ее писали,
но дул морской бриз,
и надпись исчезла.
С каким сердцем и душой,
с каким желаньем, какой страстью
мы жизнь прожить смогли: ошибка!
Поэтому мы изменили нашу жизнь.
Потерянные миры
Как можно вместе вновь собрать
тысячу фрагментов человека?
Сломался руль?
Лодка чертит круги на воде,
и нет ни одной чайки рядом.
Мир тонет:
цепляйся за него, но все равно
тебя он одного оставит
под жарким солнцем.
Ты пишешь:
меньше чернил,
больше моря.
И тело, что надеялось, как ветка,
расцветать, нести плоды,
стать флейтой на морозе -
его воображение в жужжащий улей поместило,
чтоб время музыкальное могло
к нему являться и пытать...
Интерлюдия радости (из цикла «Палубный дневник»)
В то утро мы были радостью полны,
о, Боже! Так были радостью полны!
Блестели камни, листья и цветы,
за ними солнце, большое солнце, все в шипах, так высоко!
Волнения наши собирала нимфа, потом их вешала
на ветки длинные в лесу дерев Иуды.
Играли там и пели купидоны и сатиры,
видны там розовые руки-ноги среди тел детей черно-лавровых…
Все утро мы были радостью полны;
и Бездна, как закрытый на века колодец,
там рядом нежные копыта фавна юного слышны.
Ты помнишь смех его – о, как мы были радостью полны!
Затем из облаков пролился дождь, и стала влажной суша.
Но прекратился смех твой, когда прилег в избе ты,
Открыл глаза большие, созерцая
Архангела, который гневный меч пускает в дело.
«Необъяснимо – ты сказал – необъяснимо, не понимаю
Я людей: сколько б не играли они с цветом,
Все их цвета черны…»
Пендели, весна
Лист тополя (из цикла «Палубный дневник»)
Он так дрожал и ветер
вдаль его погнал, как парус,
он так дрожал...
О, как он мог не подчиниться ветру
там далеко за морем,
там далеко за островом
под солнцем
и за рукой, сжимающей весло.
Там умирает взмах последний,
и закрываются уставшие глаза
при виде порта в анемонах моря.
Он так дрожал,
я так его искал
в источниках средь эвкалиптов,
с весны до осени
в лесах густых и голых...
О, Боже, я так его искал!
Утро (из цикла «Палубный дневник»)
Открой глаза и парус черный разверни
и натяни его, надуй.
Открой глаза как можно шире,
и взгляд старайся задержать
Смотри, теперь ты знаешь, как парус черный раскрывается
и не во сне,
и не в воде,
и не тогда, когда сомкнутся веки
в морщинах,слабые и перекошенные,
похожие на раковины моря.
Теперь ты знаешь тайну черной барабанной кожи,
от барабана,
она твой горизонт съедает словно мрак,
когда ты просыпаешься... Что ж, пусть будет так.
Между весенним и осенним равноденствием -
бегущие куда-то воды, сад,
там на ветвях из пчел букет
звенит в ушах ребенка, и птицы райские, и солнце
там огромное,
светлей, чем свет.
Санторини (Из «Гимнопедия» отрывок)
Поклонись, если можешь, морской воде,
забыв звуки флейты и голые ноги,
которые топчут во сне чью-то жизнь,
давно утонувшую в глубинах истории.
Дату, имя свое и место
на раковине неизвестной
напиши, коль сможешь,
да брось подальше -
и пусть утонет в бескрайнем море.
Еще чуть-чуть (Из цикла Mythistorema)
23
Еще чуть-чуть,
и мы увидим, как цветут
миндальные деревья,
и как сияет мрамор
под солнцем окрыленным,
увидим море
и бег кудрявых волн услышим.
Еще чуть-чуть, мой друг, чуть-чуть
давай взлетим чуть-чуть повыше.
Даже, если дует ветер (Из цикла Mythistorema)
13
Даже если дует ветер,
нам не холодно. Так узок
тени ветренный простор
под стволами кипарисов
и повсюду на вершинах,
и на склонах местных гор.
Вновь друзья нас утомляют -
ведь никто из них не знает,
как им лучше умереть...
Летнее солнцестояние
13
Вот-вот и солнце прекратит движение,
и призраки рассвета
уж извлекают звуки из чрева раковин сухих.
Пропела трижды птица, только трижды.
И ящерица, замерев на белом камне,
следит за путешествием змеи древесной,
скользящей в желтых зарослях травы.
И разрезает черное крыло
высокий гладкий
синий купол неба.
И, посмотри, он разрушается -
так воскрешение рождается на свет,
и происходят родовые схватки.
Из Mythistorema
2
Еще один колодец найден
внутри пещеры душной.
О, как легко орнаменты мы лепим
и новые из глины божества,
чтобы друзей порадовать,
кто к нам еще пока что благодушен.
Но порван трос от старого ведра.
И лишь порезы на краю колодца
напоминают об ушедшем счастье:
лежат спокойно пальцы на холоде колодезного камня,
как говорил поэт счастливый,
и пальцы чувствуют прохладу в камне,
но тела жар над нею торжествует,
и пещера
на карту ставит душу и ее теряет
каждый момент, он полон тишины,
в нем нет воды ни капли.
Из Mythistorema
18
Жаль, что сквозь пальцы мимо
ушла, промчалась бурная река,
но я не выпил ни глотка.
Сейчас я утопаю в камне,
моя единственная дружба -
маленькая тихая сосна,
стоящая на красной почве.
Все, что любил я, потерялось где-то
вместе с домами,
что были новыми еще прошедшим летом,
но их разрушили осенние ветра.
из Mythistorema
17
Сейчас, нас покидая, возьми же мальчика с собой,
который видел свет, под тем платаном стоя,
тогда, когда звучали трубы,
когда оружие сияло вдохновенно,
и лошади в поту склонились над корытом,
чтоб прикоснуться влажными ноздрями
к воде зеленой.
В стволах оливковых деревьев - родителей морщины,
и в скалах скрыта мудрость их,
и кровь живая братьев наших -
живая радость и ориентиры
для душ, свою молитву знавших.
Что ж, уходя, ты не забудь, что день расплаты
наступает, сейчас, когда никто не представляет, нет,
кого убьет он и как умрет он сам
во чреве
неба, возьми же мальчика с собой,
который видел свет, под листьями платана стоя,
и убеди его узнать побольше
о деревьях.
Здесь, среди костей (из цикла «Палубный дневник»)
Звучит мелодия среди костей;
она проходит сквозь песок,
проходит через море.
Среди костей свирели эхо
и эхо барабана издалёка,
высокий колокольный звон
проходит сквозь поля сухие,
и через море, полное дельфинов.
Вы нас не слышите, о горные вершины!
Скорей на помощь! SOS!
Ведь мы вот-вот растопим горы
и, мертвые, мы с мертвыми смешаемся навеки...
Каир, август 1943 г.
Ракета (из цикла «Ракушки, облака»)
Этот свет голубой
в наших пальцах
нельзя назвать морем,
нельзя назвать космосом.
Под ресницами
тонких антенн леса
ищут, вздрагивая,
небеса.
Красная гвоздика
в горшке цветочном
выглядит одиноко...
И ты встала передо мной, как я писал,
единственной любовью.
Была ты оленихой,
как сера
желтой,
была ты башней вечной
из золота.
Подсчитывали годы
пять воронов, которые
бранились, рассыпаясь
как некий тайный символ...
Рифма (из цикла «Ракушки, облака»)
Губы, стражи любви моей,
которая должна была исчезнуть,
руки, оковы юности моей,
которая должна была пройти,
как цвет лица, затерянного среди
природы дикой где-то,
среди деревьев, птиц, охоты...
Тело - черное на солнце, как будто виноград,
тело - корабль благодатный для странствий дальних, куда плывешь ты?
Час наступил: почти растаял свет вечерний,
и я опять устал быть в поисках желанной темноты.
И наша жизнь день ото дня становится короче...
Из "Слова любви"
1
Роза судьбы, как ты искала способ ранить нас,
тебе не удавалось, и ты была похожа на секрет,
который должен быть вот-вот раскрыт или разгадан.
И власть твоя была прекрасна,
была твоя улыбка похожа на лезвие меча.
Твое цветение мир весь оживляло вечный,
он был построен из твоих шипов, но нас покинул разум,
и наша страсть была открытой,
мы грезили тобою овладеть.
Был легок мир, и пульс был прост.
Товарищи в аду (из цикла «Ракушки, облака»)
поскольку нам оставили лишь сухари,
какое же упрямство
есть на морском бескрайнем берегу
под солнцем радужным
медлительных коров.
Там можно на людей, на крепости
идти войной
все сорок лет, и, если ты и вправду
ввяжешься в нее,
героем быстро станешь и звездой.
Мы голодали на спине земли,
но, если посещало насыщение наш дом,
мы низвергались в бездну ада
с пустым сознанием и полным животом.
Солидарность (из цикла «Палубный дневник»)
Там, где уже не измениться мне
с двумя большими яркими глазами за волной,
откуда начинает ветер путь,
за крыльями весенних птиц летя,
с двумя огромными бескрайними глазами.
Вдруг кто-нибудь, когда-то изменился,
живя средь этих мест?
Так что вы ищете? Сообщения ваши
доходят измененными до кораблей,
ваша любовь превращается в ненависть,
ваше спокойствие в тревогу,
и я уж не могу назад вернуться,
чтоб лица ваши рассмотреть на берегу.
Там вижу я глаза большие,
когда же остаюсь навеки пригвожденным
к моей дороге, и, когда
вдоль горизонта к земле стремятся звезды
переплетается в эфире
одна моя судьба с другой моей судьбой.
Ваши слова - привычка слуха -
в снастях привычно воют корабельных и исчезают,
но, кажется, я верю в существование ваше,
друзья мои - навеки роковые, друзья мои - невидимые тени.
Да, этот мир давно лишился цвета,
напоминая прошлогодних водорослей сгустки,
лежащие вдоль линий берегов,
сухие серые в елее ветра.
Два глаза как одно большое море,
подвижны и недвижимы, как ветер,
но паруса мои пока живут,
и мой Господь со мною рядом.
Kerk str. Oost. Pretoria. Transvaal (из цикла «Палубный дневник»)
Жакаранды, звеня кастаньетами и танцуя,
бросали к ногам фиолетовый снег.
Безразличный ко всему стоял Венусберг,
оплот бюрократии с двуглавыми башнями
и позолоченными часами,
встроенными наркотически глубоко,
словно гиппопотам, погрузившийся в голубое.
И летели автомобили, показывая всем
сверкающие спины, как дельфины.
В конце дороги нас ждал
медленно и важно шагающий в клетке
серебрянный фазан китайский
по имени Густооперенные сутки.
И, представь! Мы уезжали с тяжелым сердцем,
пробитым дробью грусти, сказав "прощай"
Глухокаркающему Пеликану, чей внешний вид
напоминал премьер-министра, который
топчется в зоологическом саду,
саду Каира.
Из цикла "Летнее солнцестояние"
6
Там, под лавровыми деревьями,
под белыми цветами олеандров,
внизу у скал колючих
сверкает море на ногах.
Так вспомни тот хитон,
он открывается, скользя по наготе,
и замертво у пяток замерает,
как этот сон средь тех, кто нас покинул
и их венков лавровых.
Каллиграфия (из цикла «Палубный дневник»)
Паруса на Ниле,
птицы бесголосые с одним крылом
ищут молча крыло другое,
ощупывая в отсутствии неба
тело мраморного юноши
и выписывая безнадежный крик
чернилами на бело-голубом.
Радио (из цикла «Кихли»)
Паруса на ветру -
единственное. что в памяти оставил день ушедший.
Запах сосны и тишина легко залечивает рану,
которую, уходя, ты ей, матрос, нанес,
в полоску птица, рыба, мухоед.
Женщина, оставшаяся без осязания,
внимай загробным пениям ветров до самого утра!
И бочка золотая опустела,
и солнце превратилось в лоскутки
и шею женщины спокойной средних лет,
пронзает кашель без конца,
и лето странствий мучает ее
тяжелым золотом, висящим на плечах, под животом,
и юностью, что превратилась в дым.
Женщина, что потеряла свет,
внимай же песне, что поет слепец.
Стемнело, сделай дудочки из соломинок вчерашних,
закрой окна и их не открывай,
хотя в них ломятся и кричат,
но этим людям нечего сказать.
Возьми цикламены, иголки сосновые,
лилии из песка, анемоны из моря,
Женщина, что потеряла разум,
Слушай, идет процессия, хоронят воду.
Афины, события развиваются стремительно,
общественность в ужасе. Господин министр
заявил: «Времени больше нет...»
Возьми цикламены...
Иголки сосновые...
Лилии из песка...
Иголки сосновые...
Женщина... -
«...Превозобладает сокрушительно. Война...»
ПЕРЕВОЗЧИК ДУШ
Агия Напа 1 (из цикла «Палубный дневник»)
И видишь солнца свет, таким как древние
описывали свет. Ведь мне казалось, будто столько лет
его я видел, гуляя меж горами и морской водой,
беседуя с людьми в доспехах дорогих.
Странно, но я не замечал, что видел лишь их голос.
Но кровь их вынуждала говорить,
барана жертвенного я бросил к их ногам,
но мой ковер багровый не превратился в свет.
Все то, что мне другие говорили,
я должен был ощупать, как будто бы тебя, гонимого,
вдруг прячут ночью в темную конюшню иль, наконец,
ты обладаешь пышным телом женщины красивой.
Да, эта комната полна разнообразных запахов тяжелых,
и это то, о чем мне молвили однажды шелк и кожа.
Так странно - здесь я вижу солнца свет и золотую сеть,
где вещи пойманные вздрагивают и бьются словно рыбы,
и ангел, полный сил, рыбацкими сетями их тащит из воды.
Агия Напа 2 (из цикла «Палубный дневник»)
Под ветками тихой смоковницы старой
ветер безумный придумывал игры
с птицами, с ветками, не вспоминая,
не различая нас совершенно.
Как час этот радостен, дышит душа,
открыта ветрам наша грудь!
Войди же к нам, выпей, мой друг, поскорей
из чаши желания, страсти и счастья.
Под старой смоковницей тихой
ветер проснулся и улетел
к замкам далеким на север,
но нас не коснулся он, улетая.
Там, где тимьян мой и где розмарины,
стяни на груди своей крепче петлю,
пещеры найди, норы диких животных
и спрячь же там лампу свою навсегда.
Увы, этот ветер - не Троицы ветер,
и от Воскрешения он слишком далек,
он ветер огня и чадящего дыма
и жизни, где радости нет и тепла.
Под ветви смоковницы старой, назад
вернулся сухим путешественник-ветер,
с собой принеся золотые флорины,
продав и оставив нас на чужбине.
Из цикла "Тайные стихи"
5
Какая грязная река нас поглотила?
Остались мы на дне.
Бежит поток над нашей головой,
сгибает камыши.
И голоса под кронами каштанов
уж превратились в гравий,
его друг в друга весело бросают дети.
7
Пламя вылечивает пламя
не мгновениями, не по капле,
а ярким блеском, сразу,
как страсть, что смешана
со страстью встречной, как будто страсти,
пригвожденные друг к другу;
иль, как ритм музыки, что остается там, в центре
статуей недвижимой.
Дыхание, это не случайно,
в нем вспышки молний.
Из цикла "На сцене"
1
Солнце, ты со мной играешь,
хоть танец твой мне незнаком.
Зато такая нагота,
почти как кровь,
для леса дикого...
Раз так...
2
Зазвенели колокола
и прибыли гонцы.
Я их не ждал,
забыл их голосов звучанье.
Отдохнувшие, одетые в чистые одежды,
с корзинами, наполненными фруктами...
Я восхитился и прошептал:
"Мне нравятся амфитеатры".
И устрица заполнила пространство
и приглушила свет на сцене,
как декорация известного убийства.
Из цикла "Планы на лето"
Пора уж прекратить просить о чем-то море
и волн овечьи шкуры,
несущие куда-то лодки.
Под небом рыбы мы,
под небом водорослями
выглядят деревья.
Из цикла "Планы на лето"
Меж двух мгновений горьких
нет времени вздохнуть.
Между твоим лицом и твоим лицом
нежные черты ребенка
вдруг вырисовываются и гаснут.
Из цикла "Планы на лето"
Эпитафия
Угли в тумане,
как розы,
вросшие в сердце твое,
Пепел каждое утро
покрывал твое лицо
С себя срывая тень от кипариса,
от нас ушла ты
следующим летом.
Из цикла "На сцене"
4
О, море, как ты стало морем?
Я задержался, годы проведя в горах,
меня там ослепили светлячки.
Сейчас на этом побережье жду я человека,
он, как остаток, он, как плот.
Но может рана моря воспалиться.
Дельфин его однажды ранил,
а после чайка острием крыла задела.
И все равно сладка была волна,
куда ребенком падал я и плыл,
а после юношей найти стремился формы
среди гальки, мечтал увидеть ритм,
и вот сказал мне как-то Старец Моря:
"Я место, где живешь ты,
возможно я ничто,
но стать могу я тем, чем хочешь ты".
Постскриптум ( из цикла «Палубный дневник»)
Их глаза - лишь белки без ресниц,
их руки тонкие, как солома.
Господи, только не с ними. Я узнал этот голос
детей на рассвете, со склонов зеленых
сбегающих весело вниз,
как пчелы иль бабочки разноцветные.
Господи, только не с ними,
их голос не покидает рта,
к желтым зубам прилипнув.
Твои и море, и ветра
с одной звездой на небосклоне.
Господи, мы не знаем, кто мы, и кем могли бы быть,
залечивая раны травами, растущими
на этих же зеленых склонах,
не на других, на этих, что рядом с нами.
Каждое утро мы дышим так, как можем мы дышать
с молитвою короткой,
ее находим мы, когда слоняемся вдоль побережья иль путешествуем
в провалах памяти -
Господи, только не с ними.
Пусть твоя воля иначе воплотится.
11 сентября 1941 г.
Дни в июне 1941 (из цикла «Палубный дневник»)
Вышла новая луна в Александрии,
держа в объятиях старую луну и нас, трех друзей,
идущих к Дверям Солнца в темноте сердца.
Кто хочет сейчас искупаться в водах Протеи?
Преображение искали мы в юные годы со страстью
мы играли, как большие рыбы в морях, которые должны исчезнуть,
но мы так верили
всесилию наших тел.
И вышла ныне новая луна в объятиях со старой,
с прекрасным островом, политым кровью,
израненным и тихим островом, всесильным и невинным.
И вот тела словно надломленные ветки,
как вырванные корни...
И наша жажда -
из мрамора вооруженный стражник на коне,
у темной Двери Солнца.
И он не знает, о чем же нас спросить:
там под охраной дверь в далекий мир
рядом с могилой
Великого Александра.
Крит - Александрия - Южная Африка
май - сентябрь 1941 г.
Сон (из цикла "Палубный дневник")
Я сплю, но сердце бодрствует мое,
следит за звездами на небе
и за штурвалом,
следит за тем, как расцветают воды,
бурля вокруг него.
Из цикла "Летнее солнцестояние"
2
Все видят сны, но этого никто не признает,
они идут и думают, что одиноки.
Большая роза здесь была всегда, рядом с тобой,
там, глубоко в твоем ребре, во сне, твоем глубоком неизестном сне,
и лишь сейчас, когда губами ты коснулся
тех далеких листьев, то ощутил в какое-то мгновение
тяжелый вес
танцора, что в реку времени упал
с ужасным клокотанием и всплеском.
Не расточай дыхание, подаренное
сном-отдохновением.
Из цикла "На сцене"
7
И только там, на другом далеком берегу,
под черным взглядом каменной пещеры
сияло солнце яркое в глазах
и птицы на плечах сидели.
И ты был там, и боль в тебе жила
от мук и от любви,
от нового рассвета и пришествия,
от нового рождения и воскрешения.
Там снова все происходило за мигом миг,
за шагом шаг, в раздутом расширении времени,
как будто бы смола, иль сталактит, иль сталагмит.
Описание (из цикла "Тетрадь упражнений")
Она приближается с глазами мутными
к мускулистой рельефной руке,
руке, державшей штурвал,
руке, державшей перо,
руке, простертой в пространство ветра.
И для молчания ее - угроза отовсюду.
Движение от сосен к морю
играет со смиренным и покорным дуновеньем,
дыханьем ветра,
его пытаются сдержать две черные скалы,
две Симплигады.
Открыл я сердце и вздохнул свободно!
И в море содрогнулось в ужасе руно златое.
Передо мною море, цвет лица его, дрожание и кожа,
и линии его на горизонте
покоятся в моей ладони.
Открыл я сердце, полное картин,
они уже почти погасли,
в них семя мудрого Протея серебрится.
И вдруг увидел я луну,
окрашенную кровью
молодой волчицы.
Из цикла "Летнее солнцестояние"
11
Море, которое назвали спокойным,
корабли с белыми парусами,
морской бриз в соснах, Гора на Эгине,
прерывистое дыхание, твоя кожа,
скользнувшая по теплой мягкой ее коже;
мысль почти незрелая и быстро забытая;
на мелководье выпустил чернила осьминог,
пронзенный гарпуном;
и на глубине пусть думают о том,
где есть граница для красивых островов.
Я на тебя смотрел, и взгляд мой пристальный
вмещал весь свет и темноту моей души.
Из цикла "Летнее солнцестояние"
9
Ты говорил им о вещах, которые они не видели,
да и представить не могли, поэтому смеялись.
Но ты плывешь по темной речке над водой;
шагаешь по тропе забытой,
вслепую,
упрямец, ты в поисках тех слов,
что корни мощные пустили,словно маслина, -
оставь их, и пусть смеются.
И, если хочешь, чтобы жил другой народ
в сегодняшнем тяжелом одиночестве, удушливом,
и в этом разоренном настоящем - оставь их.
Ветер морской и нежная прохлада утра
приходят к нам с тобой не по приказу
и не по чье-то просьбе.
Из цикла "На сцене"
6
Когда ты вновь заговоришь?
Наши слова - людей несчетных дети, их сеют,
и младенцами рождаются они, пускают корни,
и их кормят кровью.
Как сосны отражают форму ветра,
когда же ветер улетает, все изменяется обычно,
слова спасают форму человека, но человек ушел.
Слова, их нет там.
Слова, возможно, ищут разговора со звездами,
что в наготу твою вторгались ночью -
средь них и Лебедь, и Стрелец, и Скорпион.
Скорей всего, они...
Но где ты будешь в тот момент,
когда в театр этот свет проникнет?
Из цикла "Летнее солнцестояние"
10
В час, когда сны становятся реальностью,
внутри рассвета я губы рассмотрел,
что расправляли, открывали листья.
Сверкал на небе тонкий серп.
Я испугался - вдруг он скосит
листья эти.
Из цикла "Летнее солнцестояние"
12
Кровь взрывается и раздувает жару'
в бурлящих венах неба раскаленного.
Она стремится радость отыскать
и ищет путь, чтоб дальше быть от смерти.
И свет, как пульс - он непрерывен,
но тише, тише... И кажется, что
он когда-нибудь застынет...
Из цикла Mythistorema
11
Та кровь твоя, что замерзала где-то, как луна,
внутри неисчерпаемой огромной ночи,
та кровь твоя, что простирала белых крыльев перья
над скалами чернеющими, над очертаниями деревьев и домов.
И в них был чуть заметный свет из наших детских лет.
Из цикла Mythistorema
24
Здесь заканчивается то, что создано было морем,
что создано было любовью.
Те, кто когда-то будут жить здесь,
здесь, где мы заканчиваем дни земные,
коль повезет им и почернеет в памяти их кровь
и переполнит вены, пусть не забудут нас
и наши души, такие слабые, что скрылись в асфоделях.
Пусть повернут они жертв головы ко мгле.
Мы, кто был всегда лишен всего,
обучим тишине их и покою.
Декабрь 1933 - декабрь 1934
Из цикла Mythistorema
14
Три красных голубя внутри большого света,
они нам чертят наши судьбы внутри большого света
цветами, жестами людей,
которых мы любили...