Предлагаем Вашему вниманию стихотворения-победители конкурса "Мое самое лучшее-2010"http://stihi.ru/2011/01/01/1328
Владимир Мялин
Свеченья проём, тишины поворот...
http://www.stihi.ru/2010/12/24/6013
Свеченья проём, тишины поворот
И снег, словно дом, где никто не живёт –
С глухим телефоном настенным,
Где ветра порою стучат башмаки
И музыки чёрной пылятся круги
В картонной коробке вселенной...
Добро ли случайное, стылое зло –
Но всё же с тобою нам, друг, повезло:
Бессрочными бродим тенями,
От холода ёжась, по гулким дворам.
И медленный снег открывается нам,
И время мерцает над нами...
Галинасмирнова
письмо
http://www.stihi.ru/2010/05/23/6198
Un papillon sur l'epaule
*
Я так любил тебя дорогая, так любил!
Этот бледный английский профиль,
плоская грудь, узенькие запястья,
пальцы твои – на одном синева чернил,
платье твое – самое лучшее в мире платье.
Мягкий коричневый бархат или вельвет,
складочка рукава, пуговочка манжеты -
это зимой, дождливой зимой, а летом
всё тускло серое, льняное, мятое,
словно крылья бабочки после кукольной спячки.
Туфельки парусиновые - у одной сбитый мысок,
кожаный поясок, теннисные ракетки, мячики.
Я так любил эту вздутую веночку через лоб,
шрам от детской игры на правой коленке...
Капельки пота в жаркий день
пахли молочной топленой пенкой.
И твой немного забытый неловкий русский язык,
когда мы хотели сказать друг другу тайное.
Эти ящерицы на камнях по солнечной стороне -
помнишь, ты распугала их, встала на камень
и спросила – почему-то на вы -
'хотите я прочту вам свое стихотворение'
и не дожидаясь ответа стала читать,
обращаясь скорее всего не ко мне,
а ко всем этим цветущим травам.
/господи, я был отравлен твоей отравой/
А потом убежала в дом и долго плакала,
и твой отец повторял - не обращайте внимания,
это просто возраст, просто возраст.
Позже, за вечерним чаем,
толстый соседский мальчик спросил
'как называется это печенье'
- это французское деточка -
мотылек на плече, мотылек на плече
/из цикла кинематограф/
Дмитрий Курилов
Чертановский триптих
http://stihi.ru/2010/02/08/7120
1.
Хоть бы Вера, Надежда, Любовь — нет, назвали Инна —
иностранно, заумно, смешно, странно, в чем-то старинно,
но, однако, моложе, чем веник иль канделябр
или дед, что служил на Китайской железной дороге –
наплели же Вам генеалогию русские боги,
современный утсоцреализм или абракадабр.
Столбовые дворяне, геологи, иезуиты,
гимназисты, деникинцы, воры, бродяги, пииты,
те, кто бил по зубам,
те, кто умер в тайге от цинги —
ай, каких только яблочек нет на раскидистом древе!
и какие еще хоронятся в родительском чреве
господа, Ваши братья и сестры, друзья и враги —
Не по Чехову, не по Толстому, не по-христиански
жили-были в местах подмосковных и подмагаданских
в тот блаженный момент, когда Вы осчастливили свет,
Вы, капризная пухлая девочка, нынче старушка,
и в слезах, не в помаде, измятая Ваша подушка,
и в холодную черную ночь Вам спасения нет...
2.
Дома сын-шизофреник читает в десятый раз
пухлый том Цицерона, рисуя его анфас,
и в отличье от классика
нем, как рыба.
Как ни странно, он слушает «Ласковый май» всерьез,
удивляет гостей, убегает и курит до слез
на балконе,
пытаясь припомнить что-либо
из трех тысяч цензурных и правильных русских слов,
характерных для бедной лексики юных ослов,
и, вдыхая бензиновый пар и тепло автострады,
он швыряет вниз сигаретку, а смотрит вверх,
где недавнего солнца неведомый свет померк,
оставляя на небе автографы звезд эстрады,
закрывает глаза и затылком казарменный пол
ощущает как логово Смерти, чей возраст и пол
знают те, чьи останки гниют под землей и небом.
Это время навязло в зубах, как афганский песок,
и пропитанный кровью сапог ударяет в висок,
память серою мышкой
скользит по натянутым нервам.
3.
Было время — когда-то я спал на его топчане,
пока он извивался ужом на чужой простыне
в армейской психушке,
где лечат трудотерапией.
Мать молчала о нем, словно он погибал на войне.
Мне уйти было некуда, и неудобно вдвойне
было есть горький хлеб и следить по ТВ за Россией.
Я скрывался от мира на высоком ее этаже,
как запечный сверчок, как владимир-ильич-в-шалаше.
На меня исподлобья глядел молчаливый глава семейства.
Ах, как злобно жена вычищала ему потроха! —
будь она лет на десять моложе, избегнуть греха
вряд ли б нам удалось, но об этом, пожалуй, не место.
Я часами сидел у окна, сам с собою играл в домино,
пел им сладкие песни и пил дорогое вино,
откровенничал, врал, задавался, плевал на советы
возвратиться в родной институт, разъезжал по гостям
и себя разбазаривал всем по неравным частям,
уходя от вопросов и резкие ставя ответы,
и однажды ушел. Насовсем. И желания нет
извиняться, звонить и участливо хмыкать в ответ,
обсуждать президентский указ и безбожные цены.
Так, наверно, бросают любимых, страну и родню,
чтобы втаптывать листья в асфальты иных авеню,
так взрослеет душа, круша декорации сцены.
И для полного кайфа пора б сигануть в никуда,
где над голой пустыней библейская светит звезда,
и бродить сорок лет в подавлении рабства и плоти.
Но не катится яблочко, яблоне верность храня.
Между Богом и чёртом идет деловая возня
за меня,
и еще не звучали все «за» и все «против».
Клавдия Смирягина-Дмитриева
Стрельчиха
http://www.stihi.ru/2010/05/01/2953
Стрельчиха караулила зарю, синицею застыв оцепенелой: ей утром обещали выдать тело, подвешенное в пыточной на крюк, обрубленное катом неумелым и брошенное сверх сырых дерюг.
Соколик, разве был он виноват? Опутали царевнины посулы,она их, горемышных, всколыхнула…
Мол, каждый будет волен и богат. Да дух стрелецкий требовал разгула… Вот сдуру и ударили в набат.
Детишки на подворье у кумы. Наплакались, меньшому только годик, одела впопыхах не по погоде. Куда податься, кто возьмёт внаймы? Всё сгинуло, беда одна не ходит. Увидим ли теперь конец зимы?
Стрельчиха караулила зарю. Но кровью напоённое светило, упавшее за кромку, как в могилу упившийся до чёртиков бирюк, на небе появляться не спешило – оно давало выспаться царю.
А царь не спал. Зарывшись с головой в лавандовую немкину перину, всё видел и не мог прогнать картину: Матвеева на копьях над толпой, за матушку убитого невинно, раззявленные рты, да бабий вой.
Сестра. Змея. Родная кровь. Сестра. С тяжёлыми мужицкими шагами, искусно раздувающая пламя, забывшая про бабий стыд и срам, играющая пешками-стрельцами. Так выжечь зло! Пора. Давно пора.
И Софья в Новодевичьем не спит, последние надежды провожая. Навек замкнулась клетка золотая. Какой позор? Какой девичий стыд? Повисла жизнь на ниточке у края. Монашеский клобук и мрачный скит.
Она ли затевала эту прю? А братец рвался к трону, как волчонок, настырный и припадочный с пелёнок. Пригрел вокруг себя рваньё, ворюг.
А ей смотреть из окон на казнённых…
……………………………………………………….
Стрельчиха караулила зарю…
============================================================