Раздеваемся в тесной прихожей,
пальцы слов поправляют неловкость,
холодок по изнеженной коже,
как по рёбрам рассерженный локоть;
босиком по блестящему полу,
дна не видно, и ну его к бесу,
машет крыльями солнечный голубь –
кто его вместо лампы подвесил?
Или просто очки запотели,
или вынесло вдруг напоследок
из предчувствия мягкой постели
и бессмертного пухлого пледа
через плотно закрытые двери
в безвоздушие зимнего ветра,
в обесформенность бывших деревьев,
в обескрашенность рваного света,
и по льду, как по слипшимся нотам,
оглушающей волей свободы
потащило в разрез горизонта,
отсекая последние «вот бы»,
обрывая последние встречи
без непрошеных слов и без боли,
кроме той, что сжимает предплечье
и меняет – меня ли? его ли?
И уже непонятно, о ком я,
о себе или просто о теле,
и летят уже первые комья –
или просто очки запотели?