Вам, юным, помнить это не дано:
Сирень тянулась гроздьями в окно,
Привстав на цыпочки с игривых плеч Монмартра,
И красками весеннего азарта
Вскипала, опьяняя как вино.
Струился аромат, рождались звуки,
И ты - нагая - простирала руки
Ко мне, и к тем, кто жадно рисовал
Ложбинку каждую и каждый твой овал.
Богема! Гениальность, красота!
Богема – дерзновенная мечта.
Под лестницей в каморке в годы эти
Мы были беззаботными, как дети,
Терпели холод, голод и нужду.
Считали, что обласканы судьбою,
Когда в бистро случалось нам с тобою
Отдать свою картину за еду.
За столиком у дымного камина
Мы пели песни, ели, пили вина,
Произносили тосты и стихи.
Молились красоте, любви и славе:
Venite benedicti,* отче Ave…
Прощали заблужденья и грехи.
Провидческая оторопь мгновений!
Богема! Каждый прав и каждый – гений.
Искусство нас дразнило и влекло.
Безумные! – ему творили оды,
Вращались на игле капризной моды,
И веселились, всем чертям назло.
Бессонной грёзой, звёздными ночами
Мольберты, озарённые свечами,
Влекли нас, словно чёрная дыра…
И я писал…забеливал безбожно
И вновь писал единственно возможный
Изгиб груди и линию бедра.
Под утро, измождённые гореньем,
За чашкой кофе, сливками, вареньем
Восторженны и опустошены
Мы так любили нищую лачугу,
Мы были так внимательны друг к другу,
Так влюблены и искренне нежны.
Богема! Двадцать лет – и всё вначале!
На свете нет ни горя, ни печали.
Весна прошла… Но стоит ли об этом?
Нас осень онесла холодным светом…
Мест юности почти не узнаю.
Монмартр уныл, сирень его завяла,
Каморки той - как будто не бывало,
Фонтан не пенит светлую струю.
Где неба синь, где юности дерзанья?
Лишь лень да сплин, да тень воспоминанья.