Тот жизни ритм, что мне полвека нужен был,
Заметно ослабел, огонь в душе остыл.
Удаче свойственное мироощущенье
Исчезло вдруг. И нет за это мне прощенья.
Чтоб поддержать огня костра напор
Нельзя не убирать из костровища сор.
Когда его становится в углях горящих много,
Костёр затухнет сам. Нам не дано другого.
И для того, чтоб разобрать в душе завал,
Замедлен жизни ритм. Привал мне Богом дан.
Не захотелось мне играть с судьбою в чёт-нечёт,
Решил, полвека проживя, начать я вновь отсчёт.
И треугольник, новой жизни основанье,
Заложен мною был по старым нормам мирозданья,
Тремя китами (за грех сравнения прощения прошу, Бог с ним).
Для нас с тобою ими стали Париж, Обуховка, Иерусалим.
Прошедшей жизнью для меня ответ был дан
В судьбе моей, что значит Иордан.
И в пятьдесят, приняв в душе Христа заветы,
На многие вопросы для себя уж этим дал ответы.
Но даже нам, столь значимые и желанные,
Иерусалим, Господня Гроба храм и воды Иорданные,
Опорою надёжной могут стать,
Коль снизойдёт на нас Обуховского храма благодать.
И вот Париж, Монмартр, Святого Сердца храм,
В Рождественском сиянии Нотр-Дам.
И состоянье жизни полноты
Вновь ощутить смогу я, коль со мною ты.
Как тридцать лет назад, должно ж так статься,
На улицах твоих, Париж, пришлось и нам обняться.
И думалось, что нам не суждено до старости расстаться,
И лишь Париж то место на земле, где это чудо может состояться.
Салютовал Париж объятьям двух седых людей
Клаксонами авто, на плоскостях с ладонью схожих площадей.
Стал третию Париж опорой нам,
Как храм в Обуховке, Иерусалим и Иордан.
Париж. 24 декабря 1994 года.