– Сестре сегодня день сороковой.
Ты приходи с работы чуть поране.
Звала и Валю с Тоней. Хоть помянем.
Ведь сорок дней уж нет её живой…
Я трубку положила. Дел полно,
Но день такой - никак не отказаться.
Иду лишь на минуту – показаться.
Все за столом, и налито вино.
Сама хозяйка, две соседки, я,
Горбун-племянник, вот и всё застолье.
Кому прийти? Белеет чисто поле,
И реками отрезана земля.
За почтою, за хлебом, на укол,
И надо бы – да нынче не по силам.
О том хозяйка долго говорила,
а за окном снежок всё шёл и шёл.
Согласно ей кивая, называть
Мы принялись бесчисленные беды:
Полмесяца автобусы не едут,
И на Онеге мост снесло опять.
Случись вот что, хоть ляг да помирай.
Господь хранит, а долго ли до часа?..
Вздохнув, твержу своё,
что по два класса
Теперь мы учим…
Вымирает край.
Лес вырубят – и вовсе не житьё…
Тут вспоминаем власти добрым словом,
Затем молчим, задумавшись. Сурово
Гремит посудой, наливая чай,
хозяйка, и, вернувшись вдруг к застолью,
так просто, как про будние дела,
без сожаленья и напрасной боли,
вдруг говорит: «Я стопок припасла.
А деньги тут. Хвораю в этом годе,
Почти восьмой десяток дожила.
Так чтобы знать: бельё лежит в комоде.
Ведь вам придётся хоронить меня.
Кому ещё? Вам вроде не чужая,
А наперёд не угадаешь дня».
И мы, ни словом ей не возражая,
Сидим, молчим, как ближняя родня…