и вот я гляжу, замотавшись пуховым платком,
седая и старая, с тонкой замерзшей кожей.
морщины текут родниками, ручьями, рекой,
а руки дрожат - от старости ли, от того ль,
что кто-то увиделся вдруг на тебя похожий.
мой славный старик потихоньку сгорел изнутри.
с ним было теплее стеклянной суровой ночью.
и как он любил меня. господи, как любил.
а может, и больше. может быть, даже больше.
мой бедный старик, ты простил бы меня? простил?
оно и не нужно, бессмысленно оно - знать,
что где-то есть что-то, не выдернутое с корнем.
зачем было знать, как ночью лежу без сна,
пытаясь не биться в дрожащем огне агоний.
зачем было знать, как тесна моя весна
и лето, и осень. как пусто в моем нутре.
как воют там ветры и сердце растет коростой.
зачем было знать, как холодно было мне,
когда на ладони падали капли воска,
жгли и остывали, оставив больных полосок.
зачем было знать, что там у меня на дне?
и с этим живут. смеются и стайки детей
ведут на прогулку в какой-нибудь день погожий.
не можешь быть ты. просто кто-то слегка похожий
да так по-особому листья бросают тень.
седая и старая. слепну, немею, глохну.
весенний, отчаянно рыжий и молодой.
под слоем коросты вдруг скачет оно горохом.
не можешь быть ты. я глотаю твой полупрофиль,
и ты улыбаясь киваешь мне головой.