В его общежитии пили и нощно и денно,
А лестницы, двери и стены - как дни - были серы.
На входе вязала носки Пелагея Андреевна,
Бросалась шутливым вопросом: "В какею квартеру?"
Его не любили за взгляд и нелепость походки,
И многим казалось достойным презренья и вздорным
Что он на листках вырисовывал белые лодки,
Затем кропотливо вокруг заштриховывал черным.
Заглянет, бывало, к нему Пелагея Андреевна,
Не так, чтобы вся, а держа приоткрытыми двери;
Глядит на него и на стол, на него и на стены:
- Всё лодки, да лодки... Людей пририсуй, или берег..."
А он улыбается ей, возражает несмело,
Что это не дурь и что много причин есть на свете,
Чтоб черному небу быть черным, а лодке быть белой,
Что лодкам, конечно, нужны берега, но - не этим...
...А вскоре страну понесло... затрясло, закачало...
О нем говорили: наверно, вернулся в деревню.
Ещё говорили: пропал... И ревела ночами
О нем, о себе, о других Пелагея Андреевна.
Из тех же забот неизменный уклад ее соткан.
Ничто для нее не яснее, чем было сначала.
Но вставлены в рамки спокойные белые лодки,
И снова глядит Пелагея Андревна на лодки,
Пытаясь понять чем ей дороги белые лодки,
Которым не нужно ветрил, берегов и причалов.