- Хочешь такую жену, Дима?
На экране старый черно-белый фильм «Золушка».
Дмитрий смотрит его, не отрываясь. Наверное в сороковой раз за сорок лет своей жизни. Меня это бесит.
Сидит на даче в террасе. Погода чудесная - солнце, полуденный ветерок в яблонях, с реки крики чаек, купающихся детей и звук моторов проносящихся мимо лодок. А он с утра в плавках, с пивом, раскачивается в облезлом плетеном кресле перед телевизором.
- Дим, хочешь такую жену?
- Хочу. А что?
- Ничего. Твоя не хуже.
- Ты что? Золушка – это идеал!
- Да?! Потому что посуду моет, еду готовит, дом убирает, а потом на бал в белом платье успевает?
- Ты не понимаешь. Она красивая, добрая, легкая, нежная.
- Я понимаю. Я женщина, - смеюсь.
- Да? - он задумчиво ставит на пол бутылку с пивом, складывает руки внизу живота, как футболист, и буравит взглядом легкий шелк моего платья. - Золушка – это идеал!
- А как думаешь, она в постели тоже идеал?
Дима замялся на минуту, плотнее сложил ладони.
- Конечно...
- А почему в фильме этого нет? Почему не показали? Как она оральным сексом занимается? Или анальным? Или, как ты любишь?
- Это же сказка для детей...
- Вот. Точно. Сказка для детей. Я всегда говорю, что мужчины остаются детьми. Поэтому без женщин ни куда.
- А вы без нас куда? В лесбийскую любовь? - он тянет шею, выглядывает на крыльцо террасы, - Филипп! Опять прячешься, уши греешь!
Десятилетний шустрый мальчик - его единственный ребенок остался с ним после развода со второй женой.
- Что пап? Я тут в машинки играю, – голос у него чистый, интонация невинности. Глаза голубые. Волосы выгорели за лето до белого золота. Ангел, а не ребенок.
Я подхожу к нему. Он поднимается со ступеньки, вытягивается во весь рост, привставая на мысочках, приспускает большим пальцем левой руки плавки на животе, чуть ниже линии загара, улыбается, глядя на меня исподлобья, и протягивает мне свежий номер «Play boy».
- Седьмая страница. Посмотри. Красивая. На тебя похожа. Сиськи, как у тебя. Дашь потрогать? За десять долларов? - гордо вытягивает из плавок зеленую купюру.
Я выхватываю журнал и успеваю шлепнуть им по загорелой спине убегающего «ангела».
- На, – бросаю журнал Димке на колени, - сто раз говорила, убирай подальше. Отец!
- Да я куда ни спрячу, везде находит. У него чутье на это! Весь в меня, - краснея, но довольно ухмыляясь, оправдывается он.
Его очередной жене двадцать пять. Примерно столько же весит половинка ее зада. С Золушкой рядом ни поставить, ни посадить.
Вечером сидим на той же террасе, Димка, скучая, щелкает каналы ТВ с пульта. Поймал загорелую блестящую попу во весь экран - остановился.
С экрана: «Позвони мне и ты узнаешь, что такое любовь».
Опустил голову, закрыл глаза, покачался в кресле несколько минут.
Поднялся, пульт в кресло кинул, подошел к жене. Она за столом напротив меня сидит, пирожки уминает за обе щеки, чаем сладким запивает. Под абажуром настольной лампы бьется ночная бабочка. Вечер принес запах речной воды и приятную прохладу. Мы пледами накрылись, как в египетском уличном ресторане. Кузнечик прерывисто стрекочет…
- Маринка, пойдем баиньки, – он обнимает жену сзади, засовывает руку под плед ей на грудь, целует в шею пониже уха.
Маринка ускоренно пережевывает кусок пирога.
- Я еще не поела! – ее тон обиженно-возмущенный.
- Пойдем, сладкая моя. Оставь на завтра пару пирожков.
- Завтра они зачерствеют, - Маринка запихивает в рот полпирога, но уже не в состоянии ни говорить, не жевать.
Дима умоляюще смотрит на меня. Я беру со стола последнюю ватрушку и ухожу в темноту сада.
Сижу на скамейке с теплой булочкой в ладонях. В свете звезд тяжелый бражник, как колибри завис над флоксами, упивается нектаром.
«Ты мой идеал, любимая», - доносится с террасы голос Димки сквозь выдохи и ритмичный скрип старого кресла: «Ты мой идеал... Аа...Золушка моя!».
- Тоже мне, Золушка! Ну, папа! Ничего в женщинах не понимает! – слышу я сердитый шепот Филиппа под скамейкой. Замечаю у своей ноги детскую руку с зажатой в кулаке десятидолларовой купюрой.
Я набираю полной грудью пьянящий аромат летней ночи, ныряю в плед с головой, и захлебываюсь смехом.