Усмиренные реки спокойны на вид.
Безмятежная гладь слюдяного экрана
Отражает суровый прибрежный гранит,
И закрученный ус городского тумана.
И причудливых шпилей неровный рельеф,
И пригожих церквей золоченые пясти,
И седых рыбарей, что главу подперев,
Опускают на дно разрешенные снасти.
Но бывает ночами, когда фонари
Осыпаются в воду неоновым градом,
Оживает река и как будто горит,
И тревожит на дне позабытые клады.
И отринет смиренье и вспомнит она,
Погрузившись в объятья неоновой вьюги,
Как по зову волхвов приходила волна,
И крушила и била варяжские струги.
Как шумел бесконечный нетронутый бор.
Зверь свободный искал утоления жажды,
И славянских дымов серебристый пробор
Разделял тучеграды могучего Даждьбы.
Как звучали напевы Великой Руси,
И, устав хорониться под каменным спудом,
Из седых буреломов и черных трясин
Выходило порой заповедное Чудо.
Распаляясь виденьем былого, река
Возбурлит, избегая постылой теснины,
И откроет на время костяк степняка,
И осклизлых камней неподвижные спины.
И утративший форму, утопленный в грязь,
Искаженный веками, но странно нетленный,
Тот шелом, что оставил ликующий князь.
Благодарным зароком победы военной.
Так и мы в череде одинаковых дней
Убежим бытового, маршруты нарушив,
И увидим внезапно на собственном дне,
Позабытую втуне, бессмертную душу.
***
Ночь уходит, восток багрецом одарит
Усмиренные воды в гранитном уборе.
Только птица как прежде упрямо летит
По-над берегом, к дальнему синему морю.