6 февраля 2011 г. в филиале САО Московского Дома Общественных Организаций прошел очередной литературный вечер Открытого Литературного Клуба. На этот раз мероприятие было посвящено 75 –летию со дня рождения поэта Николая Рубцова.
Программу открыл Григорий Тачков с кратким докладом о жизни великого поэта. Творчество Рубцова близко Григорию, наверное, поэтому он так самозабвенно и восторженно читал известные строки Рубцова: «Я умру в крещенские морозы…», «Звезда полей» и другие. В конце своего выступления Григорий прочитал также несколько своих стихотворений, созвучных творчеству поэта, в том числе произведение посвященное ему:
«Рубцовская Русь»
Песнь Рубцовская, песнь народная,
Колокольчиком песнь звенит –
Русь великая, Русь просторная
Плачет песнею той навзрыд…
По-рубцовски свет не погашенный
В городах горит, в деревнях;
И в метель живет луг ромашковый –
Будет он весной весь в цветах…
Не ушел поэт в ночь Крещенскую –
Слышим громче мы в снежный вой
Льется как, звенит чистой песнею
Теплый стих для нас, стих живой…
И в беду-печаль, боль угарную –
Будет с солнечным тьма рубцом –
Ведь разрушит тлен песнь гитарная,
Зазвучит в сердцах вновь Рубцов…
Пусть звезда во тьму, тьму промозглую
Озарит поля серебром
И согреет Русь, Русь Рубцовскую
Верой, нежностью и добром.
18.01.09
В этот вечер посвящения звучали не только из уст Григория. После небольшого дополнения «о месте Рубцова в русской литературе», которое подготовил Юрий Шелков, в исполнении Юрия Евдокимова прозвучала всенародно известная «Горница», а также песня-посвящение на стихи участницы нашего клуба Елены Павловой и музыку Юрия:
Посвящение Николаю Рубцову
«Что ж я стою у размытой дороги и плачу,
Плачу о том, что прошли мои лучшие годы…»
Не зови былого, не жалей
Под откос летящие года,
Что уходит осень из полей,
Ей на смену первые снега.
Что зовут над лесом журавли
Улететь в сиреневую даль,
И в тумане стынущей земли
Растворится светлая печаль.
Не жалей о звёздах в поздний час,
Лодку, что давно взяла река.
Ведь тебе, наверное, сейчас
Было бы за семьдесят слегка.
После ночи утро в серебре,
Поднимись на старый косогор.
Видишь, из развалин на горе
Вновь поднялся каменный собор.
Та же пыль просёлочных дорог,
Облака, как мысли и покой.
Так и неразгаданный чертог:
Где и мёртвый славен, и живой.
Знаешь, на далёком берегу
Корабли вздыхают о тебе.
Загляни в простывшую избу,
Пусть окошко светится во мгле.
Пусть в печи берёзовый огонь
Уберёт непокаянный грех.
Ждёт тебя забытая гармонь,
Пробегись по кнопкам снизу вверх.
От заката в горнице светло,
Попросилось солнце на ночлег,
И стучит в закрытое окно
То ли ветка, то ли человек.
Скрипнула ступенька на крыльце,
Выйди из рассохшихся ворот.
Белая кобыла в темноте
Голову поднимет и заржёт…
Очень интересными показались слушателям истории из жизни Николая Рубцова восстановленные по воспоминаниям его друзей, таких как , например, Станислав Куняев. Вот одно из них:
«...Хлопотная работа - заведовать отделом поэзии в печатном органе: больно много людей пишут стихи, и каждый из них уверен, что именно его творения совершенны и неповторимы. На рукописи при определенных навыках отвечать просто. Но когда к тебе приходит живой человек и требует немедленной и, конечно же, благожелательной оценки своих виршей - что делать? Ежели не мобилизуешь всех знаний для убедительного ответа с привлечением цитат из Пушкина или Блока, из Есенина или Твардовского, то уходит разгневанный автор, прижимая к сердцу заветную тетрадочку, любовно переплетенную, куда каллиграфическим почерком вписаны откровения души, и в пылающих глазах его явственно читаешь: "А ты сам кто такой?!"
Если это человек с профессией, как только что ушедший от меня доктор технических наук, приносивший поэму, где действуют Эйнштейн и Христос, Гражданин с Марса и князь Кропоткин, то, в общем, - ничего страшного. Человек при деле. Не пропадет... Но если пришел бедолага в пальтишке с обтрепанными рукавами, открыл старенький фибровый чемоданчик, вытащил груду измятых, несвежих рукописей и, обратив к тебе землистый лик, с последней крохотной надеждой смотрит на тебя, потому что во всех журналах столицы отклонены труды его несладкой жизни, то смутно становится на душе и не хочется ссылаться в разговоре ни на статью Маяковского "Как делать стихи", ни на книжку Исаковского "О поэтическом мастерстве"...
Вот приблизительно о чем думал я в один из жарких летних дней 1962 года, сидя за своим столом в редакции журнала "Знамя".
С Тверского бульвара в низкое окно врывались людские голоса, лязганье троллейбусных дуг, шум проносящихся к Никитским воротам машин. В Литинституте шли приемные экзамены, и все абитуриенты по пути в Дом Герцена заглядывали ко мне с надеждой на чудо. Человек по десять за день. Так что настроение у меня было скверное.
Критики Лев Аннинский и Самуил Дмитриев, сидевшие со мной в одной комнате, каждый раз, когда открывалась дверь, злорадно улыбались:
- К тебе!
Кстати, если не ошибаюсь, этим же летом в редакцию зашел рыжеволосый, нервный молодой человек, отрекомендовался - "Иосиф Бродский, из Ленинграда", пожаловался на гонения, которым он подвергается в родном городе, и попросил меня прочитать его стихи. Собственно говоря, это были не стихи, а длинная поэма. Мне кажется, что она называлась чуть ли не "Белые ночи"... Я при авторе прочитал ее, поскольку он торопился с отъездом, и сказал ему, что как версификатор он весьма поднаторел в сочинении стихов и с этой стороны у меня к нему нет никаких претензий, но поэма по интонации явно несамостоятельна - подражание "Спекторскому" Бориса Пастернака настолько очевидно, что я не советую автору никогда публиковать ее.
Бродский ушел огорченный, но тем не менее я нигде, ни в одной из его книг, изданных и при жизни и посмертно не видел, чтобы эта юношеская поэма была опубликована...
Настроение было скверным еще и потому, что передо мной лежала жалоба - коллективное письмо читателей, на которое по приказанию главного редактора мне предстояло дать дипломатичный ответ.
В последнем номере журнала мы опубликовали несколько стихотворений И. Сельвинского под общим заголовком "Гимн женщине", и вскоре в редакцию стали поступать гневные письма. Стихи Сельвинского были не по душе мне самому, но письма читателей не нравились еще больше.
"Мы просто читатели. Прочитали в 6-м номере "Знамени" стихи Сельвинского и удивились. Как они попали на страницы советского журнала? Неужели пришла пора, когда дана "зеленая улица" на страницах СП СССР занимающимся словоблудием и оскорбляющим достоинство советского человека?
Когда пред высокой стоишь красотой,
ощущаешь себя ничтожеством.
Это почему же советский человек, покоряющий космос, создающий своими руками прекрасные произведения искусства и полезные человеку вещи, должен чувствовать себя ничтожеством?"
Я перечитывал письмо, горюя о своей судьбе, но не мог ничего "дипломатичного" придумать в ответ этим яростным читателям.
Заскрипела дверь. В комнату осторожно вошел молодой человек с худым, костистым лицом, на котором выделялись большой лоб с залысинами и глубоко запавшие глаза. На нем была грязноватая белая рубашка, неглаженые брюки пузырились на коленях. Обут он был в дешевые сандалии. С первого взгляда видно было, что жизнь помотала его изрядно и что, конечно же, он держит в руках смятый рулончик стихов.
- Здравствуйте! - сказал он со стеснительным достоинством. - Я стихи хочу вам показать.
"Час от часу не легче!" - подумал я.
- Садитесь. Я сейчас письмо дочитаю...
Но стон твой горячий кровинкой вина
ее обожжет! В этом главное.
Иначе не женщиной будет она.
Обожаемая. Богоравная.
И чего они прицепились к этим стихам? Ну несколько высокопарные, и тoлькo...
"Да как у Вас, Сельвинский, язык повернулся сравнить наших прекрасных трудолюбивых женщин, строящих новую жизнь, с витающим в облаках несуществующим бездельником господом богом..."
Я в изнеможении отшвырнул письмо. Лучше уж с очередным графоманом поговорю. Все-таки живое дело...
- Давайте ваши стихи!
Молодой человек протянул мне странички, где на слепой машинке были напечатаны одно за другим вплотную - опытные авторы так не печатают - его вирши. Я начал читать.
Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог.
Я сразу же забыл о Сельвинском, о письме пенсионеров, о городском шуме, влетающем в окно с пыльного Тверского бульвара. Словно бы струя свежего воздуха и живой воды ворвалась в душный редакционный кабинет: зашелестели номера журналов с несуществующими стихами, слетели со стола в проволочную корзину злобные письма и заготовленные на полгода вперед вороха поэтических подборок.
С каждой избою и тучею.
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Я оторвал от рукописи лицо, и наши взгляды встретились. Его глубоко запавшие мохнатые глазки смотрели на меня пытливо и настороженно.
- Как вас зовут?
- Николай Михайлович Рубцов.
К концу рабочего дня в "Знамя" заглянул мой друг Анатолий Передреев. Я показал ему стихи. Он прочитал. Удивился.
- Смотри-ка! А я слышу - Рубцов, Рубцов, песни поет в общаге под гармошку... Ну, думаю, какой-нибудь юродивый...
С того дня и началось наше товарищество с Рубцовым вплоть до несчастного часа, когда январской ночью 1971 года меня разбудил звонок из Вологды.
- Станислав - ты? Это Василий Белов. - Он с трудом выговаривал слова. - Коли Рубцова... больше нет... Напиши срочно некролог в "Литературку"...»
---
Выступающие на сцене говорили так же и о том, как Поэт исполнял свои песни и стихи при жизни. У нас была возможность послушать его голос в записи. Николай Рубцов читал стихотворение «Я буду скакать…». Надо отметить, что все присутствующие с упоением вслушивались с каждое слово… Мы все открывали для себя заново этого ИСКРЕННЕГО, НАСТОЯЩЕГО ПОЭТА.
Его стихи с удовольствием прочли со сцены Дмитрий Ботоногов и Вячеслав Щуров.
Новым и неожиданным стало выступление нашего гостя Макса Жарницкого, участника лито у Короленко. Он как литератор и критик представил свою точку зрения по поводу услышанного. Очень интересно было узнать ненавязчивое профессиональное мнение.
В завершении официальной части вечера к строчкам Рубцова вернулся участник клуба Валерий Будяк, он также прочитал свое посвящение поэту:
Памяти Николая Рубцова 1936-1971
Ну, что сказать вам о Рубцове?
Был худ, невзрачен. Не «эстет».
Но это был художник слова,
И слова мягкого, простого –
Большой и искренний поэт.
Он пел о тихом, неприметном,
Он пел леса, луга, поля,
Он пел о грустном, о заветном...
Внимая голосу поэта,
Вдруг затихала мать-земля.
И становилось тихо-тихо,
И ветер травы не качал,
И верилось – минует лихо,
А тучи – лишь природы прихоть,
А стих звучал, звучал, звучал…
Осталась песня недопетой
(Не ясен нам Фемиды суд).
Но стало горькою приметой,
Что настоящие поэты
В России долго не живут…
январь 2011
После небольшого чайного перерыва мы продолжили вечер в режиме свободного микрофона. Свои творения представили публике: Александра Крючкова, Борис Прахов, Сергей Анфилофьев, Богдан Бандура, Надежда Кукушкина, Михаил Иванов, Макс Жарницкий, Юрий Шелков и другие.
---
Благодарим всех за помощь в организации и проведении мероприятия.
До новых встреч!
фотоотчет здесь: http://fotki.yandex.ru/users/milkor/album/149849/