- Не сори людьми, лейтенант, они дорого стоят…Мы даже не знаем, чего они стоят…Я помню, двухсотый привёз, в Кострому, матери в глаза глянул…Не дай Бог, лейтенант, тебе такое увидеть… - Комбат поднялся рывком, и шагнул к выходу…Да и не мудрено – резкий комбат мужик, сам в зелёнку хаживал, и не раз, и бойцы его великим званием называли – командир, – это звание заслужить надо, оно с погонами не вручается…
А на выходе – в курилке – куча народу, как всегда…Хоть воюй с этим, хоть не воюй…Однако комбата увидели. Встали. Гитару спрятать не пытались – и то слава Богу, гитара в роте, да и в батальоне, знаменита – на ней все дембеля с весны 80 года расписывались…
А гитара для комбата была как красная тряпка для быка…Сто лет он её в руки не брал, и сто лет песен не пел – то не до песен было, то голоса уже на песни не оставалось…А сейчас вот случилось…Даже перед лейтенантом, из Союза приехавшим, неудобно маленько было…
И – «Белые ставни», не надо было ничего своего, не надо было ничего знаменитого, топового, как сейчас скажут… И суров был комбат, дважды капитан, злой и добрый, психованный, и спокойный как лёд…
.И сейчас в курилке своей любимой третьей роты он пел, Господи, как он пел! Не так как Гнатюк, по-другому. Это слышать надо было, и рота слышала…Да, наверное, и батальон слышал… Комбат душой пел… Страсть как хотел комбат домой… Туда, где ветка сирени в окошко стучит, если ветер, туда, где его таким вот ещё пацаном все знали, и ждут до сих пор!!! И рота домой хотела…Но по-честному… Домой хотел комбат – никакой Гнатюк этой злой тоски по дому не ведает, и не виноват он в этом – просто не был он За Речкой.
Но знал комбат и другое – если случится умереть, то вместе с этими пацанами умереть – за счастье…
А было комбату 29 лет…И всё ещё было впереди…