Теперь стало модно писать: "Привет. Всё ок. Пока", нормой - смотреть свысока, наклонясь слегка, корчить из себя сумасшедшего дурака, пить зеленый китайский чай, о любви, о косметике болтать невзначай...
Ночью спать, прогибать кровать, и во сне по сто раз умирать, даже не для того, чтобы по утрам воскресать, а чтобы просто однажды не встать, и рыдать, и рыдать, рыдать...
А теперь стало можно к хорошему привыкать, на остановках автобусных засыпать, замерзать, и родным забывать писать. Друзей по именам не называть, и на улицах не окликать, не здороваться и не ждать, умываться и умывать...
Да у нас все теперь "прыг-скок", смсок и писем сток, необъятно-гнилой поток. Мы уже не имеем слов, наш язык - из железных скоб, онемелый, ненужный горб из кровяще-венозных троп.
Утонуть, уснуть в "как дела", "где была", и в ответах "не родила", окунуться в отписки строк, в сигаретно-сердечный смог.
И не вешаться от тоски, когда не видишь в себе ни зги, будто школьница у доски, - бить сигналы и буквы "sos". И какой-то больной матрос, заключенный в свои тиски, собирающий по полу носки, натолкнется на твой вопрос, будто не проходили дни, будто можно еще спасти...
Теперь нет запретов на слова и зевки шире рта, надерзи и уйди, не сказав, что внутри у тебя пустота, что отпущены тормоза, стерты все разделительные черты. Что теперь мы на "ты" - до дна, а потом - с моста. Что потухла твоя звезда, Засела в своем гнилье, погрязла в своем вранье. А ты все в чужом белье приникаешь к чужой спине...
Теперь модно стало писать о "детках" и "бейб", это такой своеобразный ванильный лейбл, двуногий тейбл... Слова стОят холодных губ, вместо сердца - кровавый струп, вместо тела - пологий сруб, без лица, нет ни рук, ни ног... Просто труп.