А Г А Т - часть Первая
Сидит белая уточка в Ванюшиной коробочке, плачет светлыми слезами, смотрит утиными глазами, а мысли у неё человеческие. А и сердце у неё не простое. Вот и зима прошла, весна пролетела, лето промчалось, осень пробежала. Снова зима в окна ломится, в окна ломится, да торопится.
Давно пришло время сказку исполнять, людей собирать, чудо-чудное из беды выручать. Вот уже и дуб свалился, и сундук на дубу раскололся, и заяц о берёзу разбился, и сама она, уточка белая, давно из него вылетела. Сидит себе тихохонько, о золотом яичке думает и ждёт-пождёт, что же дальше-то будет?
Да нету у уточки сил понять, что выкрали у неё золотое яичко ещё задолго до того, как из жёлудя волшебный дубок проклюнулся, а на веточке его сундучок вырос, что сказка наша умная сама себе другой путь нашла, другой клубочек припасла на тот случай, если старинный да древний да веками проверенный подведёт.
Никто о том не знает, не догадывается. Никто уже и не ждёт чуда, думают, что все чудеса на земле кончились.
Сидит уточка, свою жизнь вспоминает. Свою жизнь вспоминает, слёзы горькие на землю роняет. Где упала слезинка, там появилась картинка, где прошёл слёз поток, там растелился крохотный бел платок. Жемчугами шит, самоцветами. Где один самоцвет проклюнется, там и буковка живая вылезет, где другой самоцвет загорится, там и другая буковка появится. Буковка к буковке – вот и слово сложилось. Слово к слову потянулось, и рассказ получился. А рассказ не простой, самой жизнью написанный. Один платочек заполнится, уж и другой следом стелется, буковки собирает.
Летают платочки с картинками по миру белыми снежинками, людям сказки рассказывают, сердца их от зла берегут, по ночам уснуть не дают, заставляют думу думать: как землю родную из беды выручать?
Сидит уточка на дереве, свой род вспоминает, да слёзы горькие роняет. Была она прежде девушкой, да люди злые её в белую уточку превратили и по свету белому пустили. Имя ей дали Агата, по отцу Сергеевной, по роду Селезнёвой прозвали.
А и людям тем неведомо было, что история у той уточки совсем древняя была, такая древняя, что все и забыли давно, что таковая была.
Трудно уточке, трудно.
Больно уточке, больно.
То ли девушка она, то ли старушка она – не поймёт.
Вот она уже и не на ветке сидит. Вот она уже по комнатам ходит. Комнаты махонькие. Изба старенькая. Как и она сама. По пояс в воду ушла. Стоит изба на болоте. Вокруг лягушки квакают, стрекозы песни поют, птицы на крыше гнёзда вьют.
Как она тут очутилась?
Как она тут оказалась?
Чтобы вспомнить хоть что-нибудь, взялась себе самой самоучитель писать – как с такой жизнью совладать? Как из этой сырой избушки на божий свет выбраться, да домой к отцу-матери попасть. А и есть ли у неё ещё отец с матерью? Живы ли они?
А и кто она такая, откуда взялась?
Нашла она тоненькую тетрадочку, что на полочке лежала, да вся пылью покрылася. Хоть и пылью покрылася, а ей в самый раз пригодилася. И стала писать, всё, что помнила.
Мой Род
Тёмен камень агат, но и он белу свету рад. А люди с чёрной душой наш белый свет не взвидели, весь мой светлый род да обидели.
А Род-то мой очень древен есть.
А Род-то мой очень дивен есть.
Не губите меня, люди добрые. Я одна таковая в белом свете осталася. В белом свете осталася, в чужом образе оказалася.
А и в каждом из вас часть меня сидит. Часть меня сидит, да на мир глядит. Не губите меня в себе, добры молодцы, не губите меня в себе, красны девицы. Я такая одна распоследняя. Света дивного крошка малая…
Ты пойди, поспи, утка белая, утка древняя, да старушечка. Да поешь чего, да попей чего.
Кто такая я?
Не пытай никого. Ты ослабла вся в этой странной войне. Ты попей-поешь, да и вспомнишь всё…
Девки в нашем роду ох, и ладны были. Девки в нашем роду ох, и ловки были. Пуще белок бегали, выше птиц летали, Солнцу свет затмевали. Милых своих ладами называли.
А одна лучше всех была.
- Ой, ты свет души моей, говорит. Сластота живота мово, говорит. Ты устрой для меня, ладо мой, для меня одной Свет-Вселенную, Диво дивное, Чудо чудное. Чтоб светила она ярче тысяч солнц. Чтоб сияла она ярче тысяч звёзд. Чтоб не знала она чёрных ночей, согревала меня пуще тысяч печей.
Ходит она по горнице, приговаривает. Шепчет она горлице, наставляет её. Сидит белая горлица на белой рученьке, да речи её тихо слушает.
- Как вернётся милый мой из Вселенной другой, ты навстречу ему лети, моему ладу путь освети. Аль не видишь, как вся светишься? Аль не чувствуешь в себе тот Небесный Огонь, что в Седьмом Небе жил, да на нас сошёл? Исполнил ладо мой просьбу мою. Был наш терем малой точечкой, малой звёздочкой во Вселенной всей. А теперь-то сам стал Вселенной большой. Стал Вселенною небывалою.
Услыхал речи те её мил-родной раскрасавец муж, царь невиданный, царь неслыханный.
- Ты пошто, говорит, горлицу донимаешь? Пошто мне во след отправляешь? Я и сам себе свет большой. Я и сам себе свой путь освещу. И Вселенная наша укажет мне путь. Среди прочих миров она светится пуще тысячи солнц, ярче сонма систем.
Надевал он тут золотой свой шлем, заходил во внутрь своего коня, своего коня межвселенного, и летел он во тьму синей стрелочкой, во мгновенье одно мысль облётывал. Только что искать в той чужой темноте, чёрной тьме лихой, тьме агатовой?
Сто веков прошло. Не вернулся он. Где теперь живёт, где скитается? Где в чужой дали обитается?
А за те века народился род. Светлый род, сильный род. Род Земной Зари и Свет-Солнышка. И нашла на них туча чёрная. Шли на них враги со Вселенных других, со систем чужих, злом разрушенных. Разорвали они весь небесный свет да на тысячи разноцветных звёзд, превратили свет в пыль небесную. Погубили жизнь на планетах других, до последней дошли до планетушки. И воюют теперь за планету сию, за планету сию, за последнюю. И сгубили они весь наш светлый род, что успел во Вселенной размножиться.
Не губите меня, люди добрые. Я последняя дочь рода светлого, рода ясного. Я во каждом из вас светлой свечкой живу. Я во каждом из вас звёзды счастья кую. Не гасите меня, люди добрые. Я последняя дочь рода светлого, Олда ясного.
Не гасите меня, люди добрые. Не губите меня ложью чёрною. Не сжигайте меня сильной завистью. Не топите меня в своей злобушке.
Ох, устала я воевать одна. Воевать одна среди тьмы глухой, среди тьмы глухой да пустыни немой…
Ты пойди, поспи, Утка Белая, утка древняя, да старушечка. Да поешь чего, да попей чего.
Кто такая я?
Не пытай никого. Ты ослабла вся в этой страшной войне. Ты попей-поешь, да и вспомнишь всё…
Вон в окошко стучат, мне денежки несут.
Это пенсия твоя. На пропитание тебе.
И с каких это пор стала я пенсию получать?
Не припомню ничего. Что же было-то со мной? Кто такая я?
Моя сущность светлее Света Небесного. А любовь моя ярче солнца воскресного. Знаю, есть на земле ещё ладо мой. Ходит он среди вас, песню Лета поёт. Холод топит в сердцах. Ждёт меня, милый мой.
Ты услышь, отзовись, моё солнышко. Ты откликнись скорей, Богом суженый. Для небесной любви светом ряженый. Изыми меня из коробочки.
Иль не видишь, как я вся измаялась?
Не хочу больше быть Белой уточкой. А хочу целовать тебя в уста сахарныя. А хочу обнимать плечи сильныя. А и речь говорить тебе нежно-сладкую, словесами своими расписанную и любовью своей разукрашенную.
Ты явись ко мне, ладо милый мой. Возьми чудо моё, то златое яйцо, что наш светлый род во мне выродил и вложил в меня силу светлую, силу светлую, небывалую. А зачем вложил, то не знаю я. И что в том яйце, мне неведомо. Никому на земле непонятно оно, чудо это моё, мной согретое.
Не губите меня, люди добрые. Я последняя дочь рода светлого, рода ясного. Я во каждом из вас светлой свечкой живу. Я во каждом из вас звёзды счастья кую. Не гасите меня, люди добрые. Я последняя дочь рода светлого, Олда ясного.
Пустая пища не согреет меня, чужая пища убьёт меня. Помните: щи да каша вся пища наша, хлеб да вода – вся наша еда? Остальное всё убивает нас.
Я - родимая ваша кровиночка. Я – зелёная ваша травиночка, что из той муравы, что в Муравии была, что в Муравии была, да осталась одна. А подружка мне – лишь тетрадочка. А в тетрадочке - ясны буковки. В слова вяжутся, в строчки стелются. Поглядите на них – меня вспомните. Поглядите на них - себя вспомните. Кто такие вы есть в свете дивном сём. И что ждать-ожидать в этой жизни большой…
Ты иди, поешь, отдохни чуток. Ты ослабла вся в этой древней войне…
Свет, что видим мы, разный в сути своей. Свет Небесный есть и Свет Божий есть, человечий есть, и подземный есть, и Невидимый есть. И все разные, Богом созданные.
Божий Свет всем светам отец. Весь Небесный Свет от него идёт. От него идёт, продолжается, словно стебель цветка расширяется. А Цветок цветёт – другим жизнь даёт. И во множестве своём все цветут они райским светом святым расчудесныим.
И я помню тот расчудесный свет, что от Руты-Цветка в небо шёл столбом. Толи было то, толи не было. Толи сказку мне в детстве сказывали. И ждала я свет, и несла я свет. Много ль ждать ещё? Кто подскажет мне?
Толи девушка я, толь старушка я – не пойму никак, не осмыслю я. То ль на ветке я во коробке сижу. Толь по комнатам я тихо-тихо хожу. Комнаты маленькие. Изба старенькая. Как и я сама. Стоит изба на болоте. Вокруг лягушки квакают, стрекозы песни поют, птицы на крыше гнёзда вьют…
Я пойду поем, отдохну чуток. Так ослабла вся в этой древней войне, просто нету моей больше моченьки…
Коль умрёт кто из наших – больно мне. Меньше Света Небесного становится на земле. И вижу я, где умирающий брат лежит. И чувствую я, где он стонет весь и криком кричит…
Люди добрые, не убивайте меня.
Люди добрые, пожалейте меня.
И русалы были в роду моём. В мире чистой воды жили они. Перевернули всё, переделали. Древние книги повыжегли, память древнюю уничтожили. Только память древняя в кровь ушла. И из крови теперь вопит, из подсознания, криком кричит, ночами спать не даёт. Вопль её до небес стоит, Небесный свод тормошит. Толи небо на землю рушится, толи материки впляс пошли, только стало в свете белом неспокойно. Неспокойно да невесело. Память древнюю понарушили, как погоду держать позабыли все. Расходилась она, разбуянилась. Только Маша одна в силах её удержать. Уж её-то вы хоть помните? Её образами все сказки наполнены. Её имя у всех на устах. Её тайны на чудесных цветах запечатаны-запечатлены до времён предпоследних невиданных, да неслыханных.
Вот и пришли эти времена. Надо вспомнить и мне – кто же я сама. И русалка я, и снегурка я и рода древнего дитя – это тоже я.
Маша держит время. Помните её?
А я должна погоду держать. Но не по силам это мне. Слишком много злых людей под землёй сидит. Под землёю сидят подо льдами ли. Часты кнопочки нажимают они. То ветрами управляют, то вулканами. Катаклизмы вокруг вызывают, лиху беду накликают. Полюса меняют. А от располюсовки той люди страдают, птицы мёртвыми падают. Слишком много людей на всё это глядит, на всё это глядит, да ничегошеньки и не делает.
Тешится злой люд игрой с бедою, не нарадуется. Пляшет злой люд пляску смерти, не напляшется. Думает – другие умрут, а они останутся. Не бывать тому – все умрут смертью лютою, если ось земли раскачается. Если ось земли раскачается, Белый свет тогда рухнет весь. И последняя жизнь во Вселенной погибнет вся. Океаны кипят, вулканы смердят, заводы пыхтят. Чёрен весь небосвод. Хотят Землю матушку уничтожить-сгубить. Хотят Юшу-змея всем миром разбудить.
А и не знает никто, кто тот Юша – змей. И не помнит никто, каков есть он на вид. А он зол весьма. Не будите его, не тревожьте его, если жизнь дорога, если есть любовь к своим детушкам.
Вы опомнитесь люди от дурного сна. Да придите в себя – что вы делаете? И зачем вам всем прежде времени на тот свет идти? И на этом свету чай работа есть. Чай работа есть, на всех хватит её.
А я должна жить-не тужить, да оплакивать судьбу Олда свово. Ясно помню: Олд – это род мой родной. Из небесного семечка он взошёл, умом ясныим в мой разум вошёл, да и тормошит теперь и зовёт меня. Только я не пойму, что мне делать теперь?
Кто такая я? И зачем живу?
Не пытай никого. Ты ослабла вся в этой страшной войне. Ты попей-поешь, полежи чуток, да и вспомнишь всё…
Их изгнали всех из родимых мест. Океан Байкал был всем родиной. И погибли все, кто на сушу попал. Но Арагна река увела с собой часть людей водяных, часть людей морских, часть русалов больших да русалочек.
Разошлись предки их да по всей земле. Был из рода их древний предок мой. Звали Олом его. От того пошёл и весь наш древний Олд. Сам же древний Ол в древней Евре жил, что за Медной горой в Зауралье была. Но забрали враги имя Евры себе и назвали им часть суши чужой.
В древней Евре тогда королева была. Славно правила, много знала она. Много знала она. Нам рассказывала. И могли мы всё: и по небу летать, жить в воде большой и той водой управлять, и погоду менять, если враг на нас силой крепкой шёл.
И была Земля мне планетой родной. Мы всегда жили тут. Мы всегда жили тут припеваючи. Во Вселенной всей тогда жизнь была. Везде люди жили, по тверди небесной, что по земле, пешком ходили.
Царство Птахов
Было их три брата летающих. Три сокола ясныих.
Жил на севере Златокрылый Птах, а на западе Сереброкрылый Птах. А на юге у моря Срединного жил ещё один – Синекрылый Птах. Было их три сына одного царя. Три прекрасных царевича. Сам же царь-отец в Царстве Царств сидел и на божий мир со злата крыльца глядел.
И было это в пору ту, когда яблони в садах цветут, когда синие птицы на ветках поют, счастье пророчут.
Полюбил красную девицу Сереброкрылый Птах, серебряную стрелочку в небо пустил, серебряную звёздочку в небе сбил, сделал из серебряной звёздочки колечко, с любимой своей обручился.
Полюбил красную девицу Златокрылый Птах, золотую стрелочку в небо пустил, золотую звёздочку в небе сбил, сделал из золотой звёздочки колечко, с любимой своей обручился.
Полюбил девицу Синекрылый Птах, не стал в синее небо стрелочку пускать, поймал синюю птицу, взял у неё синее пёрышко, сделал из того синего пёрышка колечко, с любимой своей обручился.
Прошло немного времени, обвенчались они, стали Царством Царств править. А вместо себя в своих царствах-государствах других царевичей поставили.
Само же Царство Царств тогда ещё ох и велико было, на сорока холмах находилось. Река Смородина те холмы огибала, своей синей водой те царства питала. Стояли по берегам её злато-каменные палаты, жемчугами да самоцветами разукрашенные. Росли вокруг деревья невиданные. Жили на тех деревах птицы чудесные, пели они песни неслыханные.
Возвышалось Царство Царств над сорока царствами-государствами. На каждом холме дворец стоял, а в том дворце царь сидел. И в царстве своём палаты имел, и тут, в Царстве Царств. А в центре столицы той ещё один, главный дворец стоял – кремлём назывался. В том кремле сам великий царь-самодержец сидел, на весь мир со Злата Крыльца не даром глядел, мудро правил, да справедливо. Раз в год собирались на Крыльце Золотом люди разных сословий и совет держали.
Помните: «На златом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой? Говори поскорей. Не задерживай добрых и честных людей»? Так это взаправду было, на самом деле. Потому что они из Сорока Галактик на одной планете собрались, на своей планете, на последнией и всегда друг с другом совет держали, никого не обижали, а память о своём прошлом пуще глазу берегли. Ибо прошлое их великое огромную власть над ними имело, великой силой их питало.
Пока царь жив был, дружно жили братья-царевичи, дружно правили. А не стало царя, стали царство делить. Никто не хочет ни вторым ни третьим быть. У Птаха Златокрылого Первая Русь была, у Птаха Сереброкрылого Вторая Русь была. А у Птаха Синекрылого – третья. Стали они драться за великий престол, кто кого победит. Пошла по земле русской смута великая. Пока дрались братья, враги напали на огромное государство, которое три океана омывали, да и стали их теснить. Первым царство Златокрылого Птаха пало, затем Синекрылого, потом и до Сереброкрылого добрались.
Прошли времена, почали враги их потомков теснить, стали последующие цари свои границы переносить. И так далеко зашли, что однажды кроме Царства Царств ничегошеньки у них не осталось. Потому что шли враги с четырёх сторон – из-за западного океана приплыли, из-за северного океана прилетели, с юга пришли, а больше всех с восточной стороны пожаловало, где прежде чудесная земля Рута была.
В прежние времена посреди Восточного океана как раз и было сороковое царство. А тридевятое, про которое больше всего в наших сказках сказано, много чего претерпело, много чего перенесло. В нём-то и был тот самый Байкал-окиян, море синее, по которому в прежние времена сам Садко плавал, да у морского царя в гостях побывал.
Был царь морской не морским чудищем, а человеком обыкновенным. И царица, и подданные его тоже были людьми. Жили они под водой в прозрачных дворцах, простым воздухом дышали, разные чудеса под водой делали. Но когда стал Байкал из окияна морем грозным, дно его раскололось, погибло царство морского царя. И освободилась тогда вокруг суша великая. И стали за ту сушу пришлые народы воевать, себе её присваивать. Грозную тучу собрали. Объединились, двинулись с четырёх сторон на Царство Царств.
Испугались цари, затрепетали от страха. Взошли они на золотой престол с золотым крыльцом и созвали народ думу думать. И выбрал тогда себе народ из оставшихся царей царя Трояна. Но это уже потом было, после Второго Потопа, гораздо ближе к тем временам, как я уточкой стала.
А в те времена всё зло, какое было во Вселенной, в одном месте собралось и наложило на Святую Русь первое заклятье.
Раньше в небе три луны были – месяц с Луной, да Венера, что третьей лишней меж ними маялась. Обе Месяца любили, обе души в нём не чаяли. Вот Венера и подралась с Луной. Месяц кинулся разнимать их. А когда он не удержался, и на Землю упал, Второй Потоп случился, ещё больше бед на людей обрушилось, погибло царство Птаха Синекрылого. Одно только царство Птаха Сереброкрылого и осталось. Совсем мало из прежних великих людей осталось. Пришлый народ из чужих вселенных мелковат был, русской грамоты не знал. А чужие языки живую планету только убивают. И решил тогда Птах Сереброкрылый разрешить своим подданным свою кровь с кровью пришельцев смешивать.
Открыли тайны свои потомки Птаха жадным до земных богатств мелким тщедушным людишкам и пожалели о том. Захватили дети да внуки тех, что от смешанных браков произошли, всю власть на земле в свои руки. Всю историю русскую кверху дном перевернули. Потомков Птаха вообще в боги записали, а память о Первом Потопе совсем из памяти человечества выбросили.
Не на чем было сыновьям и дочерям Птаха грамоту писать, стали они разные способы придумывать. То по коре берёзовой ножом, то по глиняным да восковым дощечкам гвоздём. А Птах Сереброкрылый придумал на папирусе писать. Папирусные свитки больше всего были на ту бумагу похожи, на которой в допотопные времена все русские люди писали.
Но то не Луна с Венерою подрались и не звёзды меж собою поссорились. Это люди, на них жившие, между собой войну затеяли, затеяли, да не подумали, к чему та война приведёт. И сами погибли, и других погубили. Ну что о том? Для того и был создан человек свободным, чтобы самому выбирать, со злом ли, с добром воевать. Ну, вот и довоевались, допрыгались, одни во всей Вселенной остались и вот уже несколько тысяч лет за обладание этой последней планетой и воюют.
Когда ещё не было драки той, когда ещё и Первого Потопа не было, правил Первой Русью, что в Северном океане была, Птах Золотокрылый. Было его царство чудным –расчудесное. В золотых садах птицы золотые по веточкам сидели, песни дивные пели, яблочки наливные клевали, в вишнёвых садах среди вишен золотых бабочки золотые летали, над золотыми фиалками хороводы водили. Стояли в тех садах дворцы да терема золотые. Люди по земле не ходили, в золотых колесницах летали
Когда ещё не было драки той и Второго Потопа не было, правил Второй Русью, что у Западного океана была, Птах Сереброкрылый. Было его царство чудным–расчудесное. В серебряных садах птицы серебряные по веточкам сидели, песни дивные пели, яблочки наливные клевали, в вишнёвых садах среди вишен серебряных бабочки серебряные летали, над серебрянными фиалками хороводы водили. Стояли в тех садах дворцы да терема серебрянные. Люди по земле пешими не ходили, в серебряных колесницах по небу летали.
Когда ещё не было драки той и Второго Потопа не было, правил Третьей Русью, что у Срединного моря была, Птах Синекрылый. Было его царство чудным –расчудесное. В синих садах птицы синие по веточкам сидели, песни дивные пели, яблочки наливные клевали, в вишнёвых садах бабочки лазоревые летали, над синими фиалками хороводы водили. Стояли в тех садах сто сорок синих дворцов да синих теремов. Люди по земле пешими не ходили, в синих колесницах по небу летали.
Но погибли все сорок сороков царств русскиих, все сорок сороков садов расчудесныих, все сорок сороков дворцов драгоценныих, все сорок сороков теремов расписных. Одно только Царство царств нетронутым и осталось. И стало оно снова свои земли себе назад отвоёвывать. Ладно воевали, ладно царства свои возвращали.
Испугались нелюди, собрались со всех вселенных, взяли лоскут папируса, нарисовали на нём оставшийся от прежней Руси кусок земли, что до четырёх углов света доходил, отрезали его заколдованной линией от прочих земель, наложили печати колдовские с четырьмя завитыми лепестками и ещё приставили к тому куску земли четырёх павианов злых. Посадили их задом к Земле Святой, а к прочему миру передом и прокляли Святую Русь, как им казалось, на веки вечные. И это было уже второе заклятье.
Спрятали папирус тот в тайном месте. И пошли беды разные на землю Русскую одна за одной. Больно много на её долю испытаний выпало. Но перенесла она их с честью и достоинством. Много своих сыновей и дочерей потеряла. Вся Вселенная телами русских богатырей устлана, кровью их пропитана. И возопила та кровь к Богу Великому, Богу Русскому. Наполнилась до краёв чаша гнева Господнего на врагов Земли Его Животворящей и пустил Он в голову врагов молнию синюю. Вспыхнули их умы вспышкой великой и отступили они на малый шаг от Земли Русской. Пустил Господь в голову им красную молнию, отступили враги ещё на шаг от Земли Русской.
- Ты пошто, Господь, только молнии в них пускаешь, а всех сразу не уничтожишь?
- А потому Я только молнии пускаю, что вы и сами могёте их уничтожить. Только где враги ваши? Только кто враги ваши? Да вы сами себе враги. Не там врагов видите. Не там врагов ищите. В каждом из вас враг сидит и каждым управляет. Вот когда вы внутренних своих врагов победите, тогда и внешних одолеете. Перемешались все народы на земле. Каждый друг дружке родственник. А стало быть, одни русские-то теперь и остались. С кем воевать будете?
Сложную Господь задачу поставил, трудную.
Потому и пришло время сказку собирать, да всё, что соберётся в ней, то и исполнять.
Сперва сказка сказывается, а потом уже и дело делается.
Другие
У нашей Вселенной всегда один язык был. Никогда другого не знала она, не знала она да не ведывала, да других речей не отведывала.
У каждой Вселенной свой язык был. У каждой галактики своё наречие. И рождались они все и с народом своим и историей своей.
Никто прежде жизнь чужих Вселенных не нарушал, никто чужую судьбу не переиначивал, никто чужую историю не изворачивал. Но как пропал Свет Солнышко, царь нашей Вселенной, всё совсем по другому стало. Некому стало нашу Вселенную защитным светом питать, некому стало внутренний свет поддерживать. Раньше по ночам небо никогда чёрным не было. Звёзды небесные по голубому полю гуляли, золотые небесные цветы собирали. Много времени прошло с тех, много веков миновало.
И однажды явились во Вселенную нашу племена другие, нелюди лихие. И пошли они галактики наши съедать, силу нашу себе забирать, пиры пировать, наших людей в полон забирать. Были мои предки весьма высоки да могучи. А нелюди синюшные мелковаты, по пояс им доходили. Никогда бы не удалось им с нашим народом совладать, если бы был среди них царь наш Свет-Солнышко.
Не смогли лихие нелюди нас силою взять, стали колдовство вызывать. Собрали всю злобушку со вселенных со всех, с мирозданья со всего, да пошли на нас войной небывалой. Да всех сразу погубить не смогли – кому-то же надо было им прислуживать, кормить их, одевать их, в небе на себе катать. Удивительное это дело было – не могли они по небу ходить, как мы ходили.
Были мысли моих предков чисты, души светлы, сердце жалостливо да наивно святой простотой, да согрето святой добротой да сердечною. А нелюди другие были. Злые, жестокие, алчные, да кровожадные. Вечно между собой ссорились. Вечно друг дружку уничтожали. Не могли они нас силою взять, придумали колдовской язык. Стали им в наш язык клин вбивать, от того и прозвали его клинописью.
И снегуры были в роду моём. Только снега совсем не знали они, да и холода не знали они. Снеги были им сотоварищи, сотоварищи, да сородичи. А товаром им был светлый белый лён, что стелили они во жилищах своих. С того белого льна всё сплетали себе – и постели плели, и одежду плели, одеяла плели с одеяльями, покрывала плели с покрывальями. А в подушки им шёл бел лебяжий пух, что сбирали их дети с травы-муравы. Никогда лебедей не едали они, никогда в птиц-зверей не стреляли они. Да и рос белый лён по Вселенной по всей.
Лучше снегов лихих свет не видел купцов, лучше легов красивых никто не летал, лучше сваргов лесных не выделывал мёд. С того мёда мёд-пиво варили. Да по свету всему не кутили. Знали меру всему, да и время всему. Соблюдали законы вселенские, что писались в сердцах чистой совестью.
У снегуров своя галактика. У легуров своя галактика. У лемов своя, да у легов своя. До чего хороши были песни их ладные. Пели все, кто на свете жил. Под свирелочку, да под дудочку, да под гуселки-балалаечки. Дети пели своё, девки пели своё, да и парни своё.
Как сойдутся они да на Млечном Пути, как затянут свои песни ладные. Вся Вселенная в пляс подымается. Весь небесный народ собирается да на ярмонку развесёлую, развесёлую, разудалую. Свой товар показать, да другого купить. Светлым белым огнём целый мир осветить. Славу Богу поют, светлу весточку шлют Свету Ясному – Богу нашему через вестников всё небесныих, что теперь свет-Ангелами называются, да на очи людей не являются.
А до Первого до Потопа люди на Земле Ангелов ещё видели, их небесные речи слышали, да беседы вели с ними мудрые, да и пели с ними песни их чудные.
Воевали мужи наши светлые за Вселенную нашу до последнего. Как была оболочка Вселенной цела, не пускала в пределы наши никого она. Но как кто выходил за её предел, темнота его и проглатывала. Виден был тот тончайший путь, что до Бога шёл тонкой ниточкой. Тонкой ниточкой, пуповиночкой. Да по тому пути мало кто хаживал, мало кто лётывал. Без воздуха нашего не улетишь никуда. Без пищи нашей не пойдёшь никуда. Как сумел сделать себе коня золотого наш светлый царь Свет-Солнышко – то было никому не ведомо. Во секрете крепком держал он тайну свою. Никому о том не говаривал, никому о том не рассказывал. Али помощь нужна ему, али где пропал – не поможет никто теперь, не потянет ему руку помощи.
Не могли синие нелюди в нашу Вселенную попасть. Не пускала их оболочка наша крепкая. Не могли они на нашу Вселенную просто смотреть – она глаза им ела светом своим небывалым, да невиданным.
И был среди них царь-кощей лютой. И придумал он иголку свою обоюдоострую. Обоюдоострую, безоостановочную. И проткнула она нашу Вселенную. Страшный взрыв разорвал её внутренность. Как пошли большие звёзды с планетами взрываться, да галактики разлетаться. До сих пор ещё летят, и кусочки их и обломыши. Всё летят, летят, остановиться не могут. И ушёл воздух весь, воздух сладкий наш. И небесная твердь стала тёмною, что тот камень агат, но не твёрдою. А пустою совсем распустою. И летит в ней звезда за звездою Глянешь ночью во тьму – звёзды в небе стоят. Но они не стоят, а всё время летят. И летим мы с планетушкой нашей за ними, во тьму неведомую, бесконечную. Вот откуда она, бесконечность, пошла. А преджде всё было конечным, вкусным, да млечным. Да с кисельными всё берегами, да с сахарными теремами.
Как взорвалась наша Вселенная, так вложил тот Кощей смертную иголку свою во пустое яйцо во эллинское, да и спрятал его в серой утке, утку в зайца затолкал, а зайца в сундук посадил да на дубу повесил. А дуб тот на острове Буяне рос. Но то не наша утка там была, не Агата Сергеевна. А другая совсем. Утка серая да никчёмная, злу да бедам лихим от тех нелюдей научёная.
Когда эллины свою вселенную внутри нашей придумывали, взяли они яйцо эллиптическое и впустили в него все дали космические. А иглу ту страшную кощееву назвали прямой бесконечною. И стали в язык наш живой свои мёртвые термины вживлять. Наш-то язык всё к нёбу приколачивают, а своим-то чужеродным мозги заморачивают. И стали они на элипсоид свой молиться, на Землю Матушку крепче крепкого садиться. Один язык трещину дал, они другой берут. А тот и впрямь мертвецкий. Кто тем языком думать начнёт – и впрямь околеет. Полпланеты им оболванили, а Русский Язык каков был, таков остался. Придумали они тогда машинный язык и машинам то доверили, с чем сами не справлялись. А Элипсоид их пустой до сих пор всем головы морочит, а кто победить его захочет, того они подкупают и на себя работать заставляют. Но не поддался космос идее той, а до сих пор живёт жизнью своей, хоть одну из вселенных его и взорвали давно.
А у нашей Вселенной всё живо всегда, и из малой из самой своей белой крошечки может вырасти она во Вселенную.
А взорвалась она ещё в те времена, когда эллинов ещё не было. когда нелюди все ещё нашей Земли не знали, и нашей Галактике ничего не слыхивали. Царь Кощей ещё живёхонек был. По разбитым галактикам летал, с людей дань собирал..
Но теперь Кощей уж и помер давно. Как добыли его смерть из пустого яйца, разломили её, так и умер он. А обломыши полетели в траву. Никто об них и не подумал тогда. А они снова вместе сцепились, да остриями ощерились. А как царство кощеево исчезало, синим пламенем сгорало, так оплавило оно их в иголку одну, во иглу обоюдоострую.
До сих пор она по миру летает, в открытые рты проникает, да сердца людские замораживает, да мысли их лихие затормаживает.
Вот какая древняя сказка эта. Но это ещё не сказка. Это присказка. А сказка впереди. Знает сказка богатыря того, кто кощееву иглу одолеет, кто иглу его обоюдоострую в колечко сомкнёт, колечко сомкнёт, а из него ошейник Юше-змею сделает, да и на цепь его посадит...
Вот и возраст сказке определился. Вот и новый мир уже зародился, а ты утка всё сидишь в гнезде во коробочке во зелёненькой, да и не догадываешься, что с тобой что-то не так. Никто к тебе не идёт, никто тебя не ищет. Нет внутри тебя золотого яйца. Не вырасти ему во Вселенную. Аль не чуешь ты? Аль не думаешь о том?
В голову мысли стучатся неведомые. Ночью сны приходят неслыханные. Словно шепчет кто, что случилось что-то нехорошее.
Но хватит за те мысли хвататься. Надо дальше вспоминать, да записывать.
Тёмен камень агат, но и он белу свету рад. А люди с чёрной душой наш белый свет не взвидели. Весь мой светлый род да обидели.
А Род-то наш очень древен есть.
А Род-то наш очень дивен есть.
Он один такой во Вселенной всей. Во Вселенной всей, Богом созданной, да для всех для нас в свет большой да разряженной, да разряженной, разукрашенной.
Буковки
Много горя нам враги принесли. Много чего уничтожили. Было два Потопа на нашей земле. Было два святых Николушки-чудотворца Мирликийскиих. Было две войны Троянских. Одна в древние века, другая в средние. И Николушка – один в древние века, другой в средние. А Потопы – те ещё древнее.
Два раза враги наше Царство Царств громили, наш Великий Союз Племён крушили. А когда пришли бумажные века, все старинные бумаги переделали, все книги посжигали. А чтобы намертво мы всё забыли, две трети буковок наших запретили, да оставшимися буквами наново всё переписали. Уж больно сладок был им кусок древней истории нашей. Откромсали его вражины словно крысы, по кусочкам растащили. Новую древность себе придумали. И сидят, радуются.
А народ-то наш ни чё не знает, ни чё не понимает. Это что такое в свете деется? И на что теперь нам бедным надеяться? А враги-то они хитрые. В войне открытой как бывает? Сначала царь на царя идёт, потом народ на народ ведёт. А в тайной войне, закрытой? Один царь на другого царя войной идёт, а тот царь и не понимает, что это война такая – с виду вовсе и ни как война.
Нате вам ткани яркия да красивыя, нате вам чашки-тарелки расписныя. Согласен царь, рукобитие с иноземцами заключает, за широкие столы их сажает. Свои ткани ткать запрещает, чашки-тарелки своим людям лепить не даёт. Послушали люди царя. Перестали свои ткани ткать, перестали свою посуду делать. Набрали бояре да дворяне да люд купеческий ткани да посуды иноземной выше крыши. А посуда-то вся бьётся-колется. Наша крепче была. А ткани-то чужеземные ох и плохие. Чужеземцы воду не любят, в одёже своей месяцами ходют. Опустили наши люди ихи ткани в речку, а они и облезли. Кинулись люди к царю – верни товар назад. А как вернёшь-то? Царь уже мешок золота за тот товар получил. Люди голы-босы остались. Своих тканей нет. Из чего одёжу сошьёшь? Лён выделывать – дело долгое. Еле зиму пережили. Чашки-тарелки из дерева стали вырезат. Благо глины у нас завсегда много было – есть из чего горшки лепить. Вот так и жили.
У русских как было всегда? Дал слово – держись. Не дал – крепись. Договор дороже денег. Что написано пером, то не вырубишь топором. Печать с вензелями выше жизни человеческой была, есть и будет, пока люди не перестанут себя букашками считать и постоянно твердить: без бумажки я букашка, а с бумажкой – человек. Пока люди не увидят в своих же словах сами себя. «Букашка» от слова «бука» произошло. А Бука – это такой человек в древности был. Царского роду-племени. Птаху Сереброкрылому сыном приходился.
Много буковок в нашем языке было – почти полторы сотни. После Первой троянской войны почти половину потеряли, а после второй только чуть больше сорока осталось. Потом ещё порастеряли, пока сто лет назад осталось их только тридцать три.
Враги наши во все времена уж больно были языком нашим озабочены. Потому что вся сила наша в слове нашем. А как слово победить? Живьём никак. А вот на бумаге проще. Стали они новую грамоту изобретать чтобы она как тот зверь и кусаться могла и щипаться, и кромсать и резать. Это с одной стороны. А с другой – стали написанные слова по кучкам сортировать, а те кучки на меньшие делить, стали длинные слова укорачивать, а короткие переиначивать. А потом взялись слова кромсать, корешки да приставки из них вырывать. Наши приставочки вырывают, свои чужеродные приставляют. Так разошлись, что потом и за буковки взялись. Стали у живых буковок ручки-ножки обрубать, инородными словами называть. Своим изнаночным языком заморачивать, на изнанку слова выворачивать. Стал Великий и могучий приспосабливаться, стали у людей языки во рту заплетаться, о зубы запинаться, сами о себя спотыкаться.
Да разве такое годится? Не доволен народ, а куда попрёшь? Враги они хитрые. Давно в царскую верхушку пролезли. Давно в русских местах осели. Чтобы прежняя грамота людская забылась – новые козни меж людьми творят, новые войны раздувают.
Раньше государство с государством лоб в лоб сталкивали, потом пошли бедного на богатого натравливать, глупого на умного, жадного на доброго, сына на отца, дочь на мать. И до того дошло, что все в стране друг на друга обозлились, ощерились и в драку кинулись. Кто во всём виноват? Царь, конечно. Он в государстве главный. А что и царь сам рад от зла непонятного избавиться, разве было понять народу обозлённому?
Вот народ и устроил себе погром невиданный да неслыханный. А чужеземцы власть над ними взяли и правят уже сотню лет. А правды как не было, так и нет.
Не в царских палатах чужеземцы сидят. А за бугром. Не прямо в глаза тебе глядят, а с экрана. Не бумаги тебе шлют с приказами, а страхами твоими управляют. Деньги сосут, из дома выгоняют, работы лишают, последнюю рубашку с тебя снимают, в мыслях твоих копаются, на новую кибервойну собираются. А с чем ты против них пойдёшь? С голыми руками? Нет. Со Словом своим Великим, да Духом своим Русским, что Господь тебе через Свой Дух вернул и ещё больше силы дал. Ну и что же ты сидишь? А ну встань и скажи:
- Встань избушка ко мне передом, а к лесу задом. Выходи, бабка Ёжка, выноси мой меч-кладенец. Буду с духом нечистым биться. Свою Русь из беды выручать. Вон отсюда, нечисть поганая! Сказал – как отрезал. Сказал – как отрубил. Видишь? В поле снег лежит. Над полем заря подымается. Это страна наша просыпается. Это я – Уточка Белая в сердце твоём встрепенулась. И стали мы с тобой духом едины, непобедимы. А враги? Где они? Растаяли. Нет их.