Пролог/Интерлюдия
[Spirare]
[Напыщенно]
О, Музы сладчайшие! Грому подобно боритесь в недрах неизданной книги.
Кровью взимаете и воздаёте дань за чудесное творчество слова.
Славлю по дару природы родящих начала мужского первооснову.
Будьте благими за чаем домашним как за пределом нехоженой лиги.
Бьётесь истомно о коловраты, плавясь от счастья, от бешеных ритмов,
Пересекая меридианы и параллели считая по пальцам,
Вы раздаёте пугливые звёзды грязным, голодным, усталым скитальцам,
Их изумляя, их покоряя истовой болью, адовым хрипом.
Музы! Зачем забывая о низших, вы возникаете в мраморе древнем?
Что вам до нас, если каменным взором видите большее, чем в микроскопе?
Зрите же! Как археолог взалкавший гладит вас кисточкой в пыльном раскопе,
Позже, в музейные стёкла глазея, приходим – Поэты – и радостно дремлем.
Ах, златокудрые, сколько эмоций – снов и страданий, бессильного смеха –
Слабость творящих в разверзнутом небе вами перед творцами отпета.
И опускаетесь вы в земли мёртвых. Не раной копья, но ударом кастета
Всё вы прощаете, лишь вознесётся дым от куреней земного успеха.
Хмурятся други, молчат сослуживцы, пери льёт слёзы в зелёные вина.
Мечутся Музы, вздымают крылами над равноденствием пыльные вихри,
Ищут, искрясь, – что им снег, что оазис! в стольких веках ни на вздох не утихли.
Славимся чем со времён Атлантиды, добрые Музы, во всём вы повинны.
Окно поэта
[Gradatim]
[Неспешно]
Если пройти из южной комнаты в комнату западную, то в единственное в комнате этой окно можно увидеть небольшую часть заброшенной улочки, угол серовато-чёрного бревенчатого дома, а остальное закроет синими ветвями большая ель. Можно прокрасться в кухню и в грязном окне найти такие же тусклые окна дома соседнего. Ещё есть окно в ванной комнате, но оно замазано густой белой краской. Так, описав круг, возвращаешься в южную комнату. Но это не имеет смысла – окно южной комнаты упирается в глухую стену заводского корпуса. Стена близка так, что, открыв окно, можно до неё дотронуться.
Другое дело чердак.
Чердак просторен. Пригнув голову, чтобы не зацепить пыльные стропила, можно прокрасться к дальнему выбитому настежь небольшому окошку и увидеть море и порт. Понимаете? Море и порт… море… порт…
Страницы черновика 7-11
Порт и пароход
(поэма "Стая морских волков")
[Percussio]
[Ритмично]
Пых-пых-пых!
Всё святых
Везёт пароход,
Грустный пароход,
Усталый пароход.
Еле едет пароход.
Во-от...
- Но почему святых?
- А долго моряки в рейсе зверели, так что всё своё отмолить и успели.
- А почему пароходик грустный?
- Старый и ржавый он. Чему радоваться-то?
Ну, не перебивай, слушай дальше!
Пою что по нотам, без фальши!
Вот и славный милый порт.
Пусть кому-то он курорт,
Ну а нам наоборот!
Вот!
Возвращаемся домой
Из Австралии самой.
Обогнули шар земной!
Ой!
О родимых берегах
Грезилось нам и во снах.
Победили боль и страх!
Ах!
Знали, будет нам успех!
Мы в походах лучше всех!
Ждут нас слава, грех и смех!
Эх!
Мы сильнее и щедрей
Всех не знающих морей
Сухопутных упырей!
Хэй!
Хэй, девчонка, налетай!
Есть и Лондон, и Китай!
Ты со мной узнаешь рай!
Ай!
Крепок у матроса дух!
Проверяй слова на слух
Под кряхтение старух.
Ух!
Мы не знаем слова "стоп"!
Что нам по лбу, что нам в лоб!
Вновь грехи отпустит поп.
Хоп!
Далее – аритмичный пляс предвкушающих матросов. Возможно, парный.
NB: После стихи о том, как море не понимает, зачем нужны корабли, и рассказ корабля о том, что ему нравится берег.
Страницы черновика 13-16
Весёлая песня моряков
примечание: Записана в августе ---9 года
в припортовом кабаке "ВОЛНОРЕЗ"
[Large]
[Разухабисто]
Море чтоб слегка штормило!
Через муки, через силу,
Возвращаюсь только к милой.
Лишь бы милая простила!
хор: Э-ге-гей!
С тысячью чертей!
Боцман, пей!
Наливай полней!
Э-ге-гей!
Море ждёт меня и плачет,
Без него мне нет удачи.
К милой я вернусь богаче –
Я ж удачливо рыбачу.
хор: Э-ге-гей!
Тысяче чертей,
Боцман, лей!
Выпивай скорей!
Э-ге-гей!
Море – жёсткая наука.
Что нам сплин, какая скука?
Тяжела порой разлука,
Но на берегу жить – мука!
хор: Э-ге-гей!
С тысячью чертей!
Боцман, пей!
Зазывай друзей!
Э-ге-гей!
Море я люблю, не скрою,
В море и один я воин.
А когда нас в море трое -
Тесно на море героям!
хор: Э-ге-гей!
Тысяче чертей,
Боцман, лей!
Пьём за зов морей!
Э-ге-гей!
Она и вечер
[Immerito]
[Повествовательно]
Был мокрый вечер середины мая.
Поэт, лелея то нежное и колкое чувство, что вливалось в него с желанием творить, шёл по чёрной улице. Жёлтые, белые, синие огни фонарей гасли в редких каплях; графитовый асфальт сверкал белыми, синими, жёлтыми дырами луж.
Она стояла у серого каштана. Опустошённая дождём набережная сиротливо льнула к усталому мосту.
Поэт остановился рядом с нею. Он долго угадывал черты её сокрытого сумраком лица, нимало не смущаясь этого. Она лишь раз взглянула на него и спустя часть мгновения отвела глаза прочь.
- Знаете, - начал поэт. И умолк.
Она повернулась к нему и первая в этом году вспышка молнии выдрала девичье лицо из жадной тьмы. Поэт мягко взял её холодное запястье и несильно, решительно увлёк за собою.
Они молча шли по пустому городу. Запахло морем.
Рука поэта скользнула от запястья к ладони. Он крепко сжал её пальцы, холодные, безвольные, грел их…
В своём жилище поэт отдал ей самое большое полотенце и любимую кофту. Он вскипятил воды и заварил последний в доме чай. Позже, с подсохшими волосами (рыжая!) и согретая чаем, она легла в свежую постель.
Поэт выключил верхний свет, оставив гореть как ночник слепую настольную лампу, тихо, стараясь не потревожить её, вышел.
На кухне он из-за шкафа вытащил помятую раскладушку, улёгся, и, закинув руки под голову, улыбаясь, задремал.
Единственное законченное поэтом стихотворение
Был мокрый вечер середины мая.
Была тоска.
Мечта крылатая, но всё ещё немая
Жглась у виска.
Я захотел спросить: - Во тьме аллеи
Зачем одна?
И взгляд её поймать, нутром хмелея,
Испить до дна.
Желал отдать сады своих терзаний
И этот мир.
Признаться в ярком трепете свиданий:
- Ты мой кумир.
И обойти с одной земные дали
И небеса,
Узнать, что будущее наше предсказали
Снов голоса.
Я не хочу сказать тебе словами
Своей любви.
Мой стих летит наверх над головами.
Лови! Лови!
Нам не нужны задумчивые речи.
Душа, гори!
Я молча обниму тебя за плечи
В ночь до зари.
Исполним вёрсты всех предназначений
На сотни лет
И будем счастливы в безумии влечений –
Вот мой обет.
Песнь влюблённой в поэта
[Fabula]
[3/3]
Мой милый, я грущу – ты болен, ты ослаб,
Ты бледен, словно ночь у Финского залива,
Молю – очнись скорей, и я б тебя спасла,
Взгляни, как я добра, и пылка, и красива.
Я рядом столько зим заботливо ждала,
Ах! сколько же ночей старела в тихих тайнах.
А ты был одинок у пыльного стола,
Часть страсти чуждой мне мне поддалась случайно.
Я помню, ты искал пути к сердцам иных,
Ты избивал себя, сжимая длани неба,
Ты твёрдо нёс нектар божественной вины
Быть может, для богов, а, может быть, отребью.
Я жалости не жду, давно не жду признаний
И, проклинав тебя, уйти я не смогла.
Ты весь в моей мечте уставшей, дикой, давней,
Мы с ней глядим на свет из тёмного угла.
Ты дремлешь, мой родной, что ж, отдыхай, я рядом.
А в окнах тёплый бриз и паруса скрипят.
Ты мой! Ты мой, мой враг! Ты мой! Моя услада!
Я счастлива всю жизнь быть около тебя.
Терзания поэта прошлой ночью
[Nervosus]
[Порывисто]
Ритмом и рифмой реальность взрезая,
Чую: покорны хрустальные струи!
Я на коне
И след рвёт борзая,
Бумагой скрипит оловянная сбруя.
Струпья души моей бьются от страха.
Ну, кто ещё хочет бритвой по знамени?
Будет ли пепел от мертвого праха,
Если всего лишь дым я без пламени?
Жжется, вальсируя, Истины талия,
Будь на трибуне или в стакане я,
Нужен поэту свой клок
Прочитания:
Грустно молчать в своё оправдание.
Кто здесь поэт? Вылазь, познакомимся!
Что-то в глазах не видать блеска Каина,
Рук не хватает обнять нечаянно.
Кто здесь поэт? Молись, знакомимся...
Страницы черновика 22-27
Влечения в тельняшках
(поэма "Стая морских волков")
Грянули хоры округи невенченой
Песни без слов, псалмы с матерщиною.
Хочешь любовь изучать – будь женщиной,
Хочешь узнать её – стань мужчиною.
- No! No!-
Кричат матросы.
- Yes! Yes! -
Возражают матроны.
Маузер нынче мой безголосый,
Кровью своей снаряжаю патроны.
(Жизнь в человеке дави, не дави -
Всё очень просто, как кровь из носа:
Дайте матросам по капле любви,
Дайте матроне простого матроса.)
Смерть не бывает внезапно-нелепой,
Но не прожить, не коробясь о скалы.
Дарим потомкам поэмы и склепы,
С новой душой возвратившись устало.
Страницы черновика 30-34
Песня хмельных моряков
примечание: Записана в июле ---6 года
в кают-компании тральщика "Капитан Ильин"
[Aperte]
[Широко]
Не должен грустить матро-ос.
И если утих океан,
Мужчина не ведает слё-оз,
Он крепок и грозен и пьян –
Мужчина всегда смутьян.
А я, пропадая за полюсом где-то,
Твой образ оберегал.
А волны, устав от погони за ветром,
Пенятся по берегам,
Пенятся по берегам,
Пенятся, пенятся,
Пенятся па-а-а бер-гам
Не ведает страха матро-ос
Пусть море гневливо порой
Мужчина – былинный коло-осс
Он смело ринется в бой –
Мужчина всегда герой.
А я, пропадая за полюсом где-то,
Твой образ оберегал.
А волны, устав от погони за ветром,
Пенятся по берегам,
Пенятся по берегам,
Пенятся, пенятся,
Пенятся па-а-а бер-гам
Не выучен смерти матро-ос
Нет кладбищ на иловом дне
Мужчина – это всерьё-оз
Он жив и в воде и в огне –
Мужчина всегда на коне
А я, пропадая за полюсом где-то,
Твой образ оберегал.
А волны, устав от погони за ветром,
Пенятся по берегам,
Пенятся по берегам,
Пенятся, пенятся,
Пенятся па-а-а бер-гам
Страницы черновика 57-58
Болеть морем!
(поэма "Стая морских волков")
[Dilucide]
[Задумчиво]
Нет смысла киснуть в якорях,
течений тёплых ждать годами.
Жить в неизведанных морях,
при двух девятках верить даме –
о том ветрам молиться в ночь,
того желать неспящим духом.
Добраться телом к небу смочь,
чтоб небо телу стало пухом.
Что есть в застывших городах
такого, как в весёлой качке?
Нам тесно в сумрачных портах,
в нас вирусы морской горячки –
мы все заражены волной,
мы все – морская соль свободы,
не ищем участи иной.
Пусть есть фарватеры и броды –
идём в туман на ужас всем
решившим: "Участь не завидна".
Тельняшка выцвела совсем,
её полос почти не видно.
Страницы черновика 59-61
"Табань!"
(поэма "Стая морских волков")
Взгрустнув, уходили в открытое море.
(Вода что атласная ткань.)
Любимым клялись, что увидимся вскоре.
"Табань, щучье племя! Табань!"
Мы милю за милей тащили под килем,
Ломая вершимого грань.
От скуки шалели, рвались от усилий.
"Табань, щучье племя! Табань!"
А те же из нас, кто не ступит на берег –
Будь морю посильная дань.
Но помни: из тех мы, кто в лучшее верит.
"Табань, щучье племя! Табань!"
Финал
[To E., because of her desire
poet was saved in this text]
Их было трое широкоплечих. И переулок был пустынен. Они не хотели плохого, но пьяная сила переполняла их. И поэт не сразу понял, что эти – опасны. Его даже не били; так, смеясь, толкали друг к дружке. А ленты бескозырок взвивались в такт.
И когда он упал и затих, они, огорчившись, что игра закончилась, ушли.
По осколку кирпича под затылок поэту текла медленная тёмная кровь.
Перерождаются в слова
И страсть, и боль, и тьма, и счастье.
Ветрам покорная трава,
И ритм закружит своей властью –
Влетит рифмованная синь
В бесцветную пустыню быта
Серебряным звонком "диль-динь!",
И жизнь живого позабыта.
Слова – песок, слова – труха,
Слова – кровавый плащ корриды.
Не рифмы гложут потроха,
А честь, и слава, и обиды.
Стихами не стели кровать:
"Ещё! Давай! Мощней! Быстрее!"
Любовь не надо рифмовать,
Она от этого бледнеет.
Рыжая входила в комнату с поздними цветами и блестящими яблоками. Соседи замолкали, придумывали причины и уходили. Уходили и без причин.
Поэт уверял её, что всё это не надо, что это лишнее, что здесь вполне сносно кормят.
- Конечно, - отвечала Рыжая, - ведь в твоём доме вообще нет еды.
В тот день Рыжая принесла цветов и яблок, а, прощаясь, положила на тонкое больничное одеяло взъерошенную рукопись.
- Я убиралась. Я нашла это случайно. Я не читала.
Поэт разглядывал желтоватые листы. Знакомые слова казались ему бессмысленными. Слова не оживали. Под бинтами привычно ныл затылок и чудовищно зудело.
- Оставь себе. Мне оно не надо, - сказал поэт. – Да, - продолжил он, - оставь себе. И, прошу тебя, сходи к врачу, скажи, что я выписываюсь.
- Но тебе ещё рано, - испугалась Рыжая.
- Ты меня, - поэт улыбался, - ты меня быстрее на ноги поставишь… Да, определённо, быстрее…
***FiN***