Памяти П.И. Пономарева
и Ю. И. Урвачёвой
Ежедневно Елена просыпалась в шесть часов утра с ощущением ирреальности происходящего. В комнате тишина и сумрак, а с улицы доносился крик продавца газет: «Аль-Ахрам! Аль-Ахрам!» («Пирамиды»). Он развозил местные и мировые новости на допотопном велосипеде.
Вслед за газетным малым шагал, с ношей за плечами, продавец апельсинов и орал во все горло по-арабски, предлагая купить оранжевое золото.
Дальше шествовал ослик, впряженный в повозку. В ее центре помещалась емкость из стекла, снабженная дверцами. Внутри этого стеклянного домика на углях с одной стороны лежало блюдо с длинными макаронами, а с другой – блюдо с мясом, и где-то сбоку примостились чистые тарелки. Слева от повозки гордо шагал продавец. У него была своя клиентура из местных жителей, завтракавших прямо на улице, стоя. Грязные тарелки он мыл в бидоне, находившемся за стеклянной емкостью. «Чистую» тарелку тут же наполнял новому желающему.
Потом Елена слышала крик продавца роз, предлагавшего свой товар. Дальше шел мужчина, с его плеч свисало не менее двух больших ковров…
Сперва Лена открывала белые пластмассовые жалюзи, за ними темные плотные шторы. Оконный «наряд» завершали полотняные занавески. Все это – вынужденная защита от хамсина, дувшего пятьдесят дней подряд и оставлявшего после себя тончайший слой песчаной пыли на белом мраморном подоконнике.
Елена почти физически ощущала легкое прикосновение солнышка через плотное полотно. Наступило утро. Стоял теплый, с дневной температурой градусов +25°, январь. Москва осталась в пяти часах лёта, в царстве холода и сугробов, с временным отсутствием хлеба в магазинах, с зелеными лепешками из гороховой муки, неаппетитными на вид и противными на вкус и с прочими трудностями советской жизни середины шестидесятых годов прошлого века.
Расставленные по всей квартире чайные розы источали неземной аромат. На полированных столах, покрытых толстым небьющимся стеклом, в расписных тарелках лежали фрукты. Такого великолепия дома никогда не было: огромные оранжевые мандарины, бордово-желтые персики с нежным пушком, прозрачно-золотистый, словно слегка припудренный, виноград, увесистые душистые бананы и диковинный ананас. В детстве Елена впервые увидела его в овощном магазине на Ленивке, когда пришла туда с матерью. Заморский фрукт был очень дорог и продавался кусочками.
Елена никогда не была за границей. Она вообще не любила далеко уходить от дома. Ее отец – военный. Семья жила в Чите во Владивостоке, в Пушкино, Зеленом городе, когда она была ребенком.
С восьми лет дочь отправляли на поезде в родной Муром к дедушке и бабушке. Вот, где – настоящая воля… Двоюродный брат брал лодку, и они рыбачили. С подружками ходили по грибы-ягоды. Летом брат обтрясал соседский «мирончик» – яблочки некрупные, но сладкие. «Урожай» он собирал в чемодан и приносил ребятне полакомиться.
Вечерами Лена любила смотреть на разодетых барышень и дам, гулявших вдоль платформы единственного в городе вокзала. Ей нравилось ходить к тете Мельничной, муж ее работал на мельнице, и лакомиться в саду крупной сладкой малиной, играть с ней в лото. Тетка была азартная, заводная, и обижалась, как дитя, если проигрывала.
Дед Лены – известный в городе бондарь – классный специалист, набирал молодых помощников и обучал их важному, по тем временам, ремеслу. Они жили у него в доме, питались вместе с домочадцами. По окончанию обучения ребят с удовольствием брали на работу по его рекомендации. Однако, почувствовав, что в России творится неладное, дедушка продал дело перед самой революцией.
Внучка на всю жизнь запомнила его, сидящего под образами после бани красного, разморенного, с перекинутым через плечо большим белым полотенцем, с добродушной улыбкой, вкушающего домашний холодный квас из погреба. Ей вспоминался также запах свежеиспеченных хлебов, которые бабуся прятала от ребят, чтобы те «не болели животами». Завернет, бывало, в полотенце, да и спрячет, а куда, сама забудет. Ищет, ищет, смех и грех. Дети всегда в этом деле были ей помощниками...
После окончания войны, когда Елена защитила диплом, ее направили на московский станкостроительный завод. Она вышла замуж за Николая, работавшего там же.
В конце сороковых два раза завод зафрахтовывал пароход для своих сотрудников, преобразовывая его, то в плавучий дом отдыха, то в первоклассный, по тем временам, санаторий. На пароходе молодые путешествовали по Волге первый раз до Куйбышева, а второй до Астрахани и обратно. Лена могла долго рассказывать об этом, сцепив руки на коленях и мечтательно глядя мимо собеседника, перебирая в своей памяти, картинки прошлого…
В 1947 молодые отдыхали в Ялте, в санатории, находящемся недалеко от домика А. П. Чехова. Тогда Николай привез с собой полный чемодан папирос из Москвы. Курил он в ту пору много, но взял и в одночасье бросил, обменяв ядовитое «добро» на фрукты… В тот год им особенно повезло с отъездом, поскольку конце августа необходимо вывезти ребят из «Артека» к началу занятий в школах. Попасть на поезд было невозможно, и молодые остались в санатории на целую неделю на полном пансионе, заручившись оправдательным документом.
Все выходные и летние месяцы Николай с женой проводили на садовом участке в бесконечных трудах… Но это осталось в прошлом.
Здесь, в Хелуане, в 30 километрах от Каира, муж Елены работал главным инженером по наладке оборудования на станкостроительном заводе, поставляемого в Египет из России в середине 60-х. Каждый день с понедельника по четверг и в субботу за Николаем приезжал шофер и отвозил его на работу. Пятница в мусульман – святой день. Пятый день в неделе у мусульман – шестой. Пророк Мухаммад считал: "Пятница - самый лучший день из всех дней недели!"
Вечером, часам к пяти, муж возвращался в дом на Замалике в центральном, престижном районе Каира. Дом, где Николай снимал квартиру, прозвали генеральским, очевидно, владелец, бывший военный, решил заняться квартирным бизнесом. Неподалеку от генеральского дома размещалось советское посольство, торгпредство и вилла.
В Москве семья Николая жила в коммунальной квартире с соседкой, прозванной «Чертовней» за несговорчивый характер и за то, что та носилась по коридору, точно фурия, сшибая все на своем пути, так что не раз приходилось убирать с пола разбитую посуду. На обделенную счастьем женщину Елена и Николай не держали обиду. Муж «Чертовни» был гораздо моложе ее и погуливал так, что ей приходилось сторожить благоверного. Как-то соседи с верхнего этажа, разбуженные их жаркими объяснениями у подъезда в четыре часа утра, облили чету холодной водичкой.
После комнатки в 18 метров сто метровая квартира с балконом и холодильником с огромной кафельной ванной и прочими капиталистическими удобствами казалась Николаю с женой сказочным дворцом. Они снимали две больших комнаты, одна из которых спальня, а другая одновременно гостиная и столовая, разделенные по потолку массивной балкой, куда легко можно было ввернуть качели и качаться без ущерба для всей конструкции. В сервантах – посуда, хрусталь, чистота. На балконе – удобные плетеные кресла и стол. В цементных цветочницах огромные граммофоны гладиолусов, цветущие почти круглый год.
(Продолжение следует.)