элегия
И сон не в сон, когда вокруг весна.
Как мне уснуть, когда в моих потёмках,
в глазах моих стоит вчерашний день,
поломанные вещи предъявляя?
И вот, рискуя телом и рассудком,
живу, как слесарь, вышедший в наряд,
дневные мысли путаю с ночными.
Цветы роняют лепестки во тьму.
И не поймешь, где что и что к чему,
пока при свете фар молоковоза
перелетает комната в пространстве,
и в раме, отъезжающей во мрак -
смещение весны в ночное лето.
Я не заметил в этом беспорядке,
когда и как она в окно влетела -
светящаяся золотом, Нагая,
и, просквозив, переиначив воздух,
вдруг обняла меня, как солнце утра,
и вновь пропала. Я не сплю всю ночь,
свечусь и меркну и живу без смысла,
и коротаю время до рассвета.
Как вдруг я вспоминаю этот дом,
где с сыном со своим я прожил лето,
и тех людей, что даже за постой
с меня не взяли, не родные вовсе:
старик, старуха и тридцатилетний,
никак не оженившийся верзила.
И дочь у них была. Но я ее
не знал уже. Она в семнадцать лет
вдруг посчитав себя совсем дурнушкой,
оставив им на будущую память
мечты и слёзы, зеркало в осколках,
взяв кнут пастуший, в бане запершись,
повесилась. Предчувствием томимы,
её родные в этот звёздный вечер
смотрели телевизор (вечный Штирлиц!).
Мать первой всполошилась, да уж поздно,
пока они кричали и нашли,
пока они искали в огороде
там, где она весной цветы сажала.
Она уже обратно не пришла.
Пастушьего томительного лета
опять я вспомнил тишину и сон,
и вспомнил дом и горенку, в которой
боялся спать отдельно сын хозяев.
И как живут хозяева? сидит ли,
как прежде, на крыльце своём старик
затягиваясь горькой папиросой?
кому расскажет, как им доводилось
наесться на войне: чем их кормили
до наступленья или, скажем, после?
жива ль старуха? кто доит корову?
женился ли их сын косноязычный?
и как она? летает ли? смеется?
жива ли там, где, ласково играя,
трепещет свет? какая там погода?
Цветы роняют лепестки, я помню,
пастушья тишина, свеченье лета
и облака, и пыльная дорога,
черёмуха и громкий телевизор,
и голоса сквозь пыльную листву;
увядшие цветы на грядке, блики
на листьях, на тропинке и на брёвнах,
осколки зеркала, и бабочки, и шмель,
и свет звезды, уже творящей утро,
и новый день, сводящий нас с ума.
1985