Ну, какие мятежные дни и угрюмо-тревожные ночи.
Если будешь в моей стороне, то путями иди, что короче.
И когда я дождусь до седин твоих мягких и нежных касаний
(так отец бы любил, или сын, или брат, исходя от желаний),
Вот тогда я закрою окно и представлю рассвет в буйно-алом,
Будет Питер, или вино, или ночь и вагон, и всё сразу
Разрастётся до зябких былин и волос подлинней, чтобы греться
(так отец бы прощал, или сын, или брат, изводясь от соседства)
Под печали шалеющих слов – нам б на звуки раскладывать Фрейда –
(И на череп смотря – вам, милорд, доводилось играть ли на флейте?)
Наша чаша скорее пуста, или полу полна всякой хрени,
Если кто-то и вправду устал, то на нашем, увы, поколеньи.
Холодеет и сходит с вершин перезревшею нежностью тайна.
Тонкой сеткой изящных морщин тебя время коснулось случайно.
Стали руки ещё горячей, а взгляд жёстче, но будто светлее…
Из сподручных сложу мелочей твой портрет от затылка до шеи
(так отца бы придумать могла, или сына и, может быть, брата…)
Если хватит мне сил до утра, то забудется точка возврата.
И когда ты присниться спешишь и заходится сердце томленьем,
Я особенно чувствую жизнь, нисхождение в её ускореньях.
Как мелькают, как мнутся года, я уже растеряла пространства,
Где наивно кружились «когда», обнимаясь за постоянство
С чередою улыбчивых губ и сменялись обилием глаз.
И хотелось навязчиво рук. Навсегда. Иль хотя бы на раз.