«Ну что, потерялась?
Иди уж за мной…»
Старик был нетрезвым,
собака – хромой.
Как только пришли
в конуру, где он жил,
хозяин добавил
и ей… предложил.
Собака лежала,
смотрела в упор,
как богу собачьему,
будто в укор.
«Шутю!» – извинился
старик под балдой
и дал своей гостье
тарелку с едой.
Собака поела
и стала добрей.
А бог с ней общался,
как архиерей.
На каждое слово
лишь хвост отвечал
и радосто об пол,
облезлый, стучал.
Они подружились,
гуляли вдвоём.
Старик с ней, бывало,
болтал о своём.
Делился с собакой
последним куском
и всласть, где просила,
чесал под соском.
А выпив – однако,
старик часто пил, –
ругал суку матом,
ругал, но не бил.
Похмельный, винился,
за холку трепал
и ласково Дуськой
её называл.
Свалился внезапно –
и, белый как мел,
«Прости меня, Дуся…» –
сказать лишь успел.
Собака завыла,
что раненый зверь…
Соседи взломали
закрытую дверь.
Дворняга забилась,
дрожа, под кровать.
Никто не подумал
её подозвать.
Пришли санитары
и вынесли прах.
Забыли окно
притворить впопыхах.
Собака скуля
взобралась на карниз – и,
крикнув отчаянно,
прыгнула вниз.
Старухи, свидетели,
прямо до слёз
жалели собаку
под сенью берёз.
«А помните Дуську?
С того же окна
покончила с жизнью
евона жена…»
(Перевод с латгальского)