(размышления, вызванные творчеством О.А.Фокиной)
Помню, как несколько лет назад в Санкт-Петербурге во время заключительного вечера фестиваля «Русское слово» уже после всяких награждений и поздравлений мы, участники фестиваля, просто сидели за столом и разговаривали. Заговорили о деревенской и городской жизни. Вдруг одна из участниц сказала:
– А я никогда не была в деревне.
– И я, – подхватила другая.
Тогда Зоя Матвеева с Алтая вздохнула:
– Бедные!.. Мы-то в ваше войти можем, а вы в наш мир никогда…
Да, действительно, чаще жители деревни становятся горожанами, чем наоборот. Причин тут много. Я и сама сейчас стою на распутье: то ли оставаться и работать в своей крохотной Кенорецкой школе, которую после всех объединений и сокращений и школой уже назвать трудно, оставаться только ради того, чтобы её совсем не закрыли. Вести бесконечную перестрелку с начальством, жаждущим закрытия, проводить 40 часов, а получать заработную плату ровно за половину. То ли плюнуть на всё и уехать. Уехать поближе к друзьям, к нормальной жизни с удобствами. Забыть об осеннем бездорожье, когда приходится на работу ходить вокруг за 3-6 км (смотря, какой путь возможен), порой проваливаясь в снег по пояс. О лодочной и паромной переправе, о сенокосе и огороде…
Словом, стать настоящей горожанкой, а не « деревенской матерью-квочкой», как недавно назвала меня А.Прудникова в статье о моих стихах. Здесь можно бы порассуждать о городском и деревенском снобизме. Но это тема для отдельного разговора. Сейчас я хочу сказать о другом. Передо мной стихотворение Ольги Александровны Фокиной:
Горожане-то мы, горожане
Но из тех, кто в беззвёздной ночи
Начинает мечтать о лежанье
В час кончины – на русской печи…
Каждый день в пять утра (в выходные – в семь) я подымаюсь и иду затоплять русскую печь. Не представляю себе моего более чем столетнего дома без неё. Дом с солнышком, с причелинами, пусть и обшитый вагонкой, а всё-таки старинный – и вдруг без печи?..
Сама на печи, правда, лежала лишь в детстве. Но житники из печи! Рыбники! Сейчас – весной-летом – сущик заготовляю: утром сую в печь выловленную братом мелкую рыбу, вечером вынимаю уже готовую – высушенную как надо. Позже стану грибы-ягоды сушить, травы… А суп в печи на день! Всегда горячий, разогревать не надо. А валенки высушить зимой? А кошка на печке! А рядом с печью, на потолочине, – кольцо, где моя зыбка-колыбелька висела…
На диванах-то мы, на диванах,
При коврах-то, порой, при коврах,
Но о чёрных – в угорышке – банях
В белой ванне вспомянем – и ах!–
Затуманится свет лучезарный
От мгновенно нахлынувших слёз:
Не угарно-то нам, не угарно,
Да печально без неба и звёзд…
Диваны, ковры – это всё теперь привычно и в деревне. А баня-то у меня и сейчас по-чёрному топится. И угораю, бывает, в ней. Раз было и до полусмерти. А всё же никакая ванна с ней не сравнится. Для меня, конечно.
Что же касается неба и звёзд, их и, правда, в городе не замечаешь. Ёжится небо среди многоэтажек и труб, прячется, неуютно ему, бескрайнему, не знающему, куда просторы свои схоронить.
Без реки с перекатом – тоскливо,
Без сарая, где плотно – дрова,
Сиротливо без плачущей ивы,
Простирающей вдаль рукава.
Совсем недавно в разговоре с М.К.Поповым(главным редактором журнала «Двина») жаловалась я, что не могу жить, не видя реки. Живу на слиянии Чурьеги и Кены, из окон воду вижу. В разлив, когда с третьей стороны ручей подопрёт – во всех моих окошках вода! (Слегка привираю: в девяти видна, в двух – нет).
…А какие на Чурьеге перекаты! (К слову, недавно в словаре Даля прочитала: ко;рза - арханг.: каменная гряда, перекат.) Весной, как только сгниют льдины, нарочно прислушиваюсь: шумит уже мельница или нет. Точнее, перекат на её месте. И так радостно, когда шумит…
А вечерний шёпот ив на берегах и Чурьеги, и Кены? Смутная, засыпающая вода, которую чуть-чуть ещё тревожит последний отблеск заката да плеск ночной рыбы, набегающий временами слабый ветерок, и в ответ ему этот неясный шёпот…
И когда в толчее магазинной
Средь привычных гражданок-мадам
День блеснёт нам крестьянкой красивой,
Мы готовы за ней – по пятам,
До её перекрёстка любого,
До её остановки любой,
Чтоб живым перемолвиться словом,
Как с землёй – на планете – иной…
Живое слово… Вспоминаю апрель 2001 года, когда, возвращаясь из Израиля, с застывшей от накопившейся горечи душой, села в поезд Санкт-Петербург – Архангельск, услышала родной архангельский говорок – и перевернулось сердце…
Радуюсь, когда говорю-говорю правильно – и вдруг выверну, незаметно для себя, родное северное словцо. Наверное, и впрямь права Валентина, одна из моих соседок по деревне:
– Вот, Ольга, хоть сердись не сердись, а я тебе скажу. Ну, уедешь ты. Работа там пусть будет. Подруги. У них семьи свои, заботы. Жильё неизвестно какое. А вот люди-то чужие будут кругом. Не свой народ. Случись что, куда ты, к кому? А здесь-то все свои, родные, есть с кем слово сказать. Не езди ты никуда, не езди…
2009г.