Предлагаю уважаемому читателю эссе Аллы Марченко «Поэзия требует всего человека», посвящённого ею книге стихов Светланы Кузнецовой «Гадание Светланы» М. Советский писатель, 1982, 151 стр.
Эссе было опубликовано в журнале "Новый Мир" №1, 1983.
Благодарю Аллу Максимовну Марченко, предоставившую мне своё эссе для публикации на этой странице.
Алла Марченко, литературный критик. Член Академии российской словесности, член СП РФ, автор многих книг (о Есенине, о Лермонтове, об Анне Ахматовой…).
Последняя книга Аллы Марченко "Анна Ахматова: жизнь" вошла в "шорт-лист" Национальной литературной премии "Большая книга" 2009 года.
Александра Плохова
ПОЭЗИЯ ТРЕБУЕТ ВСЕГО ЧЕЛОВЕКА
Светлана Кузнецова. Гадание Светланы. Новая книга стихов. М. «Советский писатель» 1982. 151стр.
Когда сейчас, после «Гадания Светланы», перечитываешь ранние сборники С. Кузнецовой, отчётливей различаешь общие всем ее книгам свойства. «Беззаконный» (с точки зрения расхожей нормы) «эгоцентризм». Культ «позы» (в ахматовском понимании этого слова), сглаживающей бытовую характерность лирического переживания. Особый, словно бы фольклорной выучки способ извлечения звука. Все не просто повторено, сварьировано «гаданием...», но еще и очищено от посторонних примесей: никакого чужого, полу-чужого не совсем своего. Лишнее отброшено, необходимое же возведено в степень...
Светлана Кузнецова и прежде не чуралась ни «захватанных слов», ни «стертых образов» (Ю. Тынянов). Опыт Блока, «канонизировавшего романс», был учтен ею задолго до возникновения моды на эмоциональность мелодраматического и романсового типа. Ныне же родство с «жестоким романсом», «с роскошной и раскованной» «простотой» столь органично и явно, когда всю книгу читаешь, подчинясь определенному мелодическому строю («исключительно романсно», если еще раз вспомнить статью Тынянова о Блоке):
Черный ворон в окно мое глянул
Через четкую правду стекла
И в тоске, и в испуге отпрянул,
Тяжело поднимая крыла.
Или в другом месте «Гадания Светланы»:
В чем вина? Никак не разгадаю,
Не пойму, хоть правды не боюсь.
Посреди веселья зарыдаю,
Посреди печали засмеюсь.
Интерьер и прежних ее стихов отличался подчеркнутой продуманностью — ничего избыточного и случайного. В новой книжке, несмотря на принципиальную раскованность, эта упорядоченность доведена до предела. Раскованность (интонации, синтаксиса, ломкость его) сознательно уравновешена и согласованностью всех элементов стиха, и лаконизмом внешнего жеста, и уверенностью метафорического узора, «вышиваемого» как отдельной строчкой, так и книгой в целом.
Все это, вместе взятое, и отрицает — почти демонстративно, с вызовом — бесстильную пестроту и неряшество, ставшее в последние годы чуть ли не образчиком современного стиля. Словно хипповатые модницы, которых ничуть не смущает соседство болтающихся на одном шнурке распятия и дикарского — из мошонки буйвола — амулета, нынешний стих напяливает на себя весь сразу дефицитный ассортимент. Иной книжке всего важней внимание на себя обратить, выделиться любой ценой, пусть и количеством побрякушек, - до стиля ли тут?
Светлане Кузнецовой присущ такой такт и чувство меры, что возникает впечатление строгого, почти бескрасочного ансамбля. Настолько строгого, что Ларисе Васильевой, рецензировавшей в «Литературной газете» «Гадание Светланы», оно показалось аскетически-графичным: «Светлана Кузнецова пишет... черно-белым письмом. Как она этого достигает — особый и долгий разговор, но для того, кто умеет читать стихи, факт налицо: поэтесса определенно и точно рисует черным карандашом на поле белого листа, иногда на черном листе белым карандашом».
Мне же кажется, что в «Гадании Светланы» стихов красочных, писанных отнюдь не карандашом, а уверенной кистью, куда больше, чем черно-белых. И все-таки Л. Васильева по-своему права. Впечатление многоцветья достигается сложением стихов в книгу, а для отдельно взятого стихотворения действительно характерно двуцветие:
Зажигаю я на Святки
Сине-черную свечу...
А то и одноцветие (последнее даже чаще):
Желтая церковь на желтом стоит косогоре...
В манере черно-белого выполнены программные, ключевые для сборника стихи:
Что я призову у последнего крова,
На самом последнем из смертных кругов?
Лишь черную магию русского слова.
Лишь белую магию русских снегов.
Черно-белые стихи как бы одевают в плоть идею эстетического порядка, что имеет для автора отнюдь не узкоэстетический смысл: порядок окрест души помогает осилить маету, злое ее многоцветье. Привыкнув всё извинять человеческому горю, мы почему-то решили, что пренебрежение к внешнему, к форме, является главным показателем его истинности. Безобразие отчаяния убеждает нас, увы, больше, чем умение и в горе сохранять лицо и достоинство…
Светлана Кузнецова оспаривает этот ходячий предрассудок. Её печаль мужественна:
Вот уже падают листья...
Господи, где мое лето?
В шкуры песцовы да лисьи
Горе богато одето.
Горе мое за горами
Шубу себе добывало.
Горе мое вечерами
Ярко унты расшивало.
Там, где безлюдны распадки,
Горе мое не скучало,
Вольные волчьи повадки
Молча оно изучало.
И на забытом погосте,
Помня конец и начало,
Черным на белой бересте
Время утрат отмечало.
Стоицизм, усугубленный беспощадно-трезвым отношением к себе, «любимой» (усиливающийся, кстати, от сборника к сборнику: «...себя открываю вторично гораздо больнее и злее»), резко отмежевывает эту книгу от вяло-безвольно-плаксивого «тоскования», ставшего чем-то вроде видового признака современной женской поэзии.
Нагляднее всего это видно на примере «стихов об одиночестве». Читая в изобилии поступающие на книжный рынок поэтические, точнее стихотворные, опусы «на данную тематику», лично я не могу отделаться от мысли, что натужные попытки поэтесс, и юных и давно уже не юных, сладить с «напастями ремесла» - не более чем сублимированное «токование», если воспользоваться словцом автора «Гадания Светланы» («тоскование», «токование»)...
В случае с С. Кузнецовой подобного предположения не возникает. Другое на ум приходит: и одиночество «до срока», и «поруха во друзьях», и мучительное чувство «неведомого убытка» («...какой неведомый убыток мешает счастью моему?») - законная, без обманной надбавки за «кабальный дар» плата за причастность «магии русского слова». Но это видишь со стороны. С. Кузнецова судит строже и проще: «Сама себя лепила и слепила не нужной и не милой никому». Ей ещё кажется («блажется»), что можно, сделав нечеловеческое усилие, вырваться из «песенного плена». Поверить в то, что простое человеческое счастье окончательно и бесповоротно отдано за песню, что выбранная тропа требует поэта целиком, «гадающая Светлана» при всем ее бесстрашии все-таки до конца не может. Но то, чего не хочет видеть «неявственность яви», давным-давно знает отчётливость вещих ее снов:
Мой черный
Огромный платок
На снегу -
Как внезапный,
Контрастный цветок.
Как оживший цветок,
Бьется черный платок.
Он кричит на ветру,
Что один на миру.
В беспощадности
Белого бьющего света
Он пока еще жив,
Но заплатит за это!
Думается, не случайно в процитированном «Сне» в слегка искаженном варианте повторен черно-белый рисунок «заклинания судьбы», сложенного из двух контрастных элементов - «черной магии русского слова» и «белой магии русских снегов»...
Когда-то на заре ХIХ века, Константин Батюшков в знаменитом эссе «Нечто о поэте и поэзии» писал: «...дар выражать и чувства и мысли свои давно подчинен строгой науке. Он подлежит постоянным правилам, проистекшим от опытности и наблюдения. Но само изучение правил, беспрестанное и упорное наблюдение изящных образцов — недостаточны. Надобно, чтобы вся жизнь, все тайные помышления, все пристрастия клонились к одному предмету, и сей предмет должен быть искусство.
Поэзия, осмелюсь сказать, требует в с е г о ч е л о в е к а. Я желаю... чтобы поэту предписали особенный образ жизни, пиитическую диэтику: одним словом, чтобы сделали науку из жизни стихотворца... Первое правило сей науки должно быть: живи как пишешь, и пиши как живешь».
«Гадание Светланы» - одна из тех книг, применительно к которым можно без натяжки сказать: «Речь людей была такова, как их жизнь...»
Алла МАРЧЕНКО