Я боюсь появляться
в твоей отшумевшей траве,
где почти серой пленкой воды
разлинована смерть насекомых,
где лежат муравьиные тропы
в своей небольшой мураве.
Я боюсь появляться в одежде
из снов никому не знакомых.
Только утром увидишь,
что в левой какой-то брови
занялась седина
(семена прилетели, наверно,
из правой) опрокинутой осени,
чьи обращенные в ноль журавли
развернулись вдоль клавиш зимы
проливной белоснежной октавой.
Из стены прорастают
календулы календаря,
расцветают, опять облетают,
опять снова-заснова вянут.
Так положено быть в этом возрасте —
с точностью до декабря
пролистать все улыбки детей,
из которых, наверное, встанут
перелетные листья, шмели,
и песочные гирьки часов,
и височные впадины рек
всеми перезабытого лета.
Посторонняя осень
закрыла карманы мои на засов,
опасаясь, что я не умру.
(Ну а это — плохая примета).
Значит, надо упасть где-то там
на колени в отживших травинок волну,
в посторонних и перезабытых давно муравах
надо перезабыться.
Так положено быть в этом возрасте —
просто скользить по нему.
Так положено быть в этом воздухе —
просто положено сбыться.