Оконное стекло почти по диагонали пересекалось трещиной, а в нижнем правом углу рамы совсем отсутствовало, его заменял неровный кусок грязной фанеры. В щель между стеклом и фанерой неимоверно дуло и холодный сквозняк гулял по полу, выстужая последние тёплые уголки. Начало мая в этом году выдалось очень холодным, с заморозками. В сером сумеречном свете едва можно было различить убогую обстановку небольшой комнатёнки: старый шкаф, пару крепких, не смотря на возраст, венских стульев, круглый стол, накрытый заштопанной скатертью, и старомодный абажур над ним. Потёртые, засаленные обои в некоторых местах отслоились от стен и свисали беспомощными лохмотьями, обнажая жёлтую от времени газетную "подкладку". Тут и там на стенах висели фотографии, кое-где в самодельных рамках, а кое-где просто прикреплённые булавкой или гвоздём к стене. Вот молодой, озорно улыбающийся парень в пилотке со звездой и в застиранной солдатской гимнастёрке. А вот красивая девушка с вьющимися русыми волосами в какой-то смешной шляпке, кокетливо одетой набекрень. А здесь целое семейство: молодой мужчина с женщиной и двое ребятишек, мальчик и девочка - семейное фото. А вот фотоснимок зрелого мужчины в военной форме, на плечах погоны офицера, на груди ордена и медали, взгляд серьёзный, даже суровый. Вот ещё фото, на нём пожилой седой человек с добрым лицом держится за детскую прогулочную коляску, в которой сидит розовощёкий карапуз, наверное, внук.
Напротив окна, у дальней стены, в небольшом алькове, отделённом от остальной комнаты наполовину задёрнутой цветастой занавеской, на железной безнадёжно продавленной кровати лежал старик. Мысли его то уносились из этой одинокой, вымершей комнаты в такое далёкое и в то же время близкое детство, то возвращались в безрадостную и пугающую действительность.
"Надо бы чаю согреть, а не то вконец замёрзну." - подумал старик, но вставать совсем не хотелось. Не хотелось вылезать из-под тёплого одеяла в этот холодный сумрак. Да и ноги... Они постоянно мёрзли даже под ватным одеялом и старой шинелью, которую он набрасывал сверху. "Надо. Вставай, солдат!". Каждое движение давалось с большим трудом. Больные, непослушные ноги опустились на стылый пол, а крючковатые пальцы рук привычно нащупали пару дырявых, потёртых валенок. Шаркая по полу в таких неимоверно тяжёлых, как ему казалось, валенках, не зажигая свет, чтобы сэкономить на электричестве, сгорбленный, худощавый, как скелет, старик по стеночке добрался до кухни.
Голова отчаянно кружилась, перед глазами плыли тёмные круги, в ушах звенело. "Да, совсем ты сдал, старый! Ну, ничего. Сейчас хлебнём чайку и оклемаемся". Замёрзшие пальцы ничего не чувствовали, и поэтому он сломал пару спичек, прежде чем ему удалось зажечь газовую конфорку. Взяв старый, обгоревший чайник, старик проковылял к ржавой раковине и открыл кран. Кран издал какой-то не то свист, не то стон и замолк, не выдавив ни капли воды. "Опять воду отключили! Этот дом такой же старый, как и я..."
Внезапно за окном раздался грохот, от которого задрожали уцелевшие оконные стёкла и через мгновение обшарпанные стены маленькой кухни осветились сначала красным, потом зелёным, а затем опять красным светом. На фоне ярко освещённого окна застыла тёмная фигура беспомощного старика с пустым чайником в руке.
"День Победы! Чуть не забыл. Надо бы детям позвонить, поздравить с праздником", - улыбнулся старик и тяжело опустился на стул...