Нет, мне не надо тайно зырить в щёлку,
когда ты выбиваешь в два часа
свою лихую дверь, и по посёлку
несётся дикий визг и голоса,
взведённые уже до апогея.
Вот – ты кричишь, что да, немного пьян,
а пьяный – ты добрее и храбрее,
но не буян. И где, мол, твой баян?
А вот она – про полночь и соседей,
про зенки и про всех твоих шармут*,
и про катись-ка к маме, там беседуй,
и про а может, там тебя поймут.
Опять вступаешь ты на низкой ноте,
но визг жены на две октавы – вверх,
и звук шлепков по бедной пьяной плоти.
Ну, так тебе и надо, изувер.
Ведь это ты нашёл её, ссыкуху,
в селе Углянка, Усманский уезд,
где в самогон всю жизнь толкли макуху
и жмых, и где на тридцать вёрст окрест
дороги нет, всё ельник да берёзы,
а вкруг села – большой гнилой овраг.
Ведь это ты, степенный и тверёзый,
приехав строить, наконец, сельмаг
и хлев на сто голов, влюбился сдуру,
ах, косы русы, нет таких в Москве…
А у неё ж была кандидатура,
парторг Ушков, ещё на Петрове
сосватали. Но ты спроворил кражу
и свадьбу, всё село перепоил.
Увёз не в область, не в столицу даже,
а заграницу… в этот… в израИль…
Она-то, лялька, думала, счастливый
билет попался. Оказалось – нет.
Опять село. Мимозы да оливы,
что ни сосед – то пожилой брюнет.
А по ночам – тугой пустынный ветер.
А по утрам – жара, а в полдень – зной.
И виноватый – ты, один на свете,
и нелюбимый, и в несчастье злой.
И речь – она усвоила лишь матом.
И дом – зачем ей эти этажи.
И ненависть – к чужим и жидковатым.
И жизнь – на визг положенная жизнь.
*шармута - проститутка (сленг, иврит)