Говорят, от разрыва сердца она умерла
(Так гласит эта история);
Но дух её жив, и душа жива
Частью печального дома у моря.
Он был француз – франт переменчивый.
Уж больше ста лет минуло с тех пор,
Как, оставив бедную женщину,
Ушёл он в море с адмиралом Рокамбо.
Удивляюсь – какое фальшивое слово
Взяло нежное сердце дамы,
Как коварные речи, франтовские уловки
На беду её обрекали!
Букеты резеды, что он дарил,
Всегда влажны были от слёз;
Но цвет увял, поник, поблёк
И юность девушки с собой унёс.
А однажды ночью морская мгла
Облаком скрыла причал, деревья и холм,
И её душа с туманом ушла,
Покинула старый печальный дом.
С тех пор каждой ночью ровно в два
Она по комнатам ходит незримо,
И комната тонким парфюмом полна
Когда тень проходит мимо.
Резеды тончайший аромат,
Тень давно увядшего букета –
Вот и всё, что напомнит о тех временах.
Но могла ли она мечтать и об этом?
* * * *
Эту ночь проведу в грустном старом доме,
Сам - как призрак седого моря,
И верю, что молчаливая дама
Быть может, посетит меня вскоре.
Смех с веранды и газона утих,
Умер звук рога в крепости на холме,
Щебет девушек на лестницах умолк,
Огромное пианино молчит в тишине.
Где-то во тьме часы бьют два,
Ни звука больше в грустном ветхом жилище,
На длинной веранде садится роса,
В стенах скребут мыши.
Свет моей маленькой лампы лучится
Из двери библиотеки, уходя во тьму зала;
Есть сомнения – случится иль не случится?
Но знает дорогу молчаливая дама.
Что это – игра моих чувств,
Напряжённых волнением и наблюдением?
Но, клянусь, воздух только что был удивительно густ
Запахом резеды, травяным дуновеньем!
Я открыл окно и прислушался живо -
Как тихо лежит океан во мгле,
Как пульсирует артерия залива,
И тонул в её тропическом тепле.
В окнах соседа светятся огни,
Под вальс Штраусса плывут танцоры;
Удивляюсь - как смог я тот дух ощутить
В песне старого грустного дома.
Оригинал:
They say that she died of a broken heart
(I tell the tale as `twas told to me);
But her spirit lives, and her soul is part
Of this old house by the sea.
Her lover was fickle and fine and French;
It was more than a hundred years ago
When he sailed away from her arms, - poor wench! –
With the Admiral Rochambeau.
I marwel much periwigged phrase
Won the heart of this sentimental Quaker,
At what gold-laced speech of those modish days
She listened, - the mischief take her!
But she kept the posies of mignonette
That he gave; and ever as their bloom failed
And faded (though with her own tears still wet)
Her youth with their own exhaled.
Till one night when the sea fog wrapped a shroud
Round spar and spire and tarn and tree,
Her soul went up on that lifted cloud
From this sad old house by the sea.
And ever since then, when the clock strikes two,
She walkes unbidden from room to room,
And the air is lifted as she passes through
With a subtle, sad perfume.
The delicate odor of mignonette,
The ghost of a dead-and-gone bouquet,
Is all that tells of her story; yet
Could she think of a sweeter way?
* * * *
I sit in the sad old house to-night –
Myself a ghost from a farther sea;
And I trust that this Quaker woman might,
In courtesy, visit me
For the laugh is fled from the porch and lawn,
And the bugle died from the fort on the hill,
And the twitter of girls on the stairs is gone,
And the grand piano is still.
Somewhere in the darkness a clock strikes two;
And there is no sound in the sad old house,
But the long veranda dripping with dew,
And in the wainscot a mouse.
The light of my study-lamp streams out
From the library door, but has gone astray
In the depths of the darkened hall; small doubt
But the Quakeress knows the way.
Was it the trick of a sence o`erought
With outward watching and inward fret?
But I swear that the air just now was fraught
With the odor of mignonette!
I open the window and seem almoust –
So still lies the ocean – to hear the beat
Of its great Gulf Artery off the coast,
And to bask in its tropic heat.
In my neighbour`s windows the gas lights flare
As the dancers swing in a waltz from Strauss;
And I wonder how could I fit that air
To the song of this sad old house.