Я живу и топчу матушку-землю сорок шесть лет. Если считать в днях, то до сегодняшнего я существую в рамках мироздания шестнадцать тысяч восемьсот девяносто дней. Если допустить, что человек начинает анализировать окружающий его мир и отдавать полновесный отчёт своему бытию в нём где-нибудь к шестнадцати-восемнадцати годам от роду, то вот уже свыше десяти тысяч прожитых на белом свете дней я в полной мере ощущаю себя в глубине мирозданья и умею отдавать отчёт своим действиям и поступкам.
И каждый из этих дней, оставленных мной за плечами, был наполнен событиями. Событиями разными и по масштабу, и по оттенкам своим, по трагизму или комизму. Среди этих событий были и по-настоящему драматические, кажется, несущие в себе роковые последствия для всего последующего. Словом, как и любому человеку моих лет, мне есть что вспомнить и о чём поведать. Но вот, что странно - никогда раннее, ни одно событие своей жизни, каким бы ярким и значимым для меня оно ни было, я не отражал ни в дневниках, ни в каких либо иных эпистолярных вариантах. Всё хранилось в глубоких кладовых моей памяти, и только лишь ей было доверено.
Сегодня со мной произошло событие, которое я вдруг решил описать и доверить память о нём бумаге. Обычное, рядовое событие, безликое, как поход с утра в булочную за сахаром или хлебом. Событие из ряда тех событий, коими несметно полна жизнь любого русского человека, и которые даже и не запоминаются на ближайшие десять секунд времени после своего факта. Меня обматерили в кассе метро. Обматерили за то, что я протянул сторублёвую бумажку и попросил карточку на две поездки.
Конечно, с моей стороны это было неслыханной дерзостью, ну просто хамством - не подготовить сумму денег без сдачи и не предположить, что у кассира со сдачей могут возникнуть большие проблемы. И кассир, женщина лет пятидесяти с лишком, метая в меня огненные молнии своего гнева через стёкла очков, кажется, была буквально на грани апоплексического удара от свершившегося факта моего хамства.
Я - человек совершенно русского, обычного для своей среды, психологического склада и поэтому в подобных ситуациях всегда действовал адекватно. Мне слово, я - два в ответ! Меня одноэтажным матом, я - трёхэтажным в ответ! Око за око, глаз за глаз, и всегда с усилением ответного акцента. А тут... А тут я стоял и слушал громовые раскаты негодования, спокойно созерцал, как у источника молний и громов в судорогах ненависти свело лицо. И молчал...
Конечно, я получил свою карточку и сдачу. Конечно, я должен был тут же, продолжив свой путь, забыть случившийся инцидент, но всё было в этот раз иначе. Я ехал в метро и думал над тем, почему я не сорвался в крик, почему я не поставил на место хамовитую и распоясавшуюся женщину, не осадил её и не остановил грязевой поток в свой адрес. Что-то просто сковало мои чувства в тот момент, связало мой язык, лишило меня эмоций. И тогда я подумал, что день ещё только в разгаре, и мне, как и многим миллионам живущих рядом со мной горожан, не дано знать, что с нами будет через час, через несколько минут, да через мгновение. Что в этой бешеной карусели жизни каждый из нас настолько уязвим для зла, для трагического финала, что уходя утром из дома на работу, просто не имеет право быть уверенным, что вернётся домой вечером.
Только Господь, думал я, знает, что предначертано каждому из нас в ближайшие часы и минуты. Я не обматерил в ответ эту женщину, не излил на неё ответный ушат грязи не потому, что мне это не свойственно, а потому, что инстинктивно я понимал всю бренность и иллюзорность не только самого конфликта, но и его участников. Мне вдруг стало ясно, насколько все мы кратковременны, быстротечны. И, если в эти, Богом данные нам мгновения своего бытия, мы будем плеваться ядом, где-то в глубине себя думая, что у нас всегда потом будет время для покаяния, то очевидно совершенно другое. Не будет у нас этого времени! Никто нам его не гарантирует!
Тысячу раз прав Гессе, говоривший устами своей Гермины, что «у нас нет никого, кто бы повёл нас. Единственный наш вожатый - это тоска по дому». И все мы идём домой, в Отчий дом, к Богу. Даже тогда мы идём к Нему, когда движемся совершенно в противоположную сторону. Просто, в этом случае, путь наш будет и длиннее, и извилистей, и тернистей.
Я ехал в метро и думал, что в любую секунду я могу оказаться перед порогом Отчего дома и у меня в этот момент будут грязные сапоги и не будет уже ни времени, ни возможности их отряхнуть от грязи. Зачем же я должен каждый момент своей жизни растрачивать впустую, напитываясь ядом зла и питая им других, налепляя на подошвы своих сапог грязь ненависти, бесчеловечности, лжи и корысти... Я ехал в метро и понимал, что мы и тратим, и обретаем себя не в десятилетиях своих, не в годах, а в секундах, в мгновениях нашего Я - ЕСТЬ.
А главное - я понял, в чём была немыслимая сила Иисуса, идущего на Голгофу и несущего на себе свой крест. Он и в эти мгновения своего Я-ЕСТЬ не хотел налеплять грязь на свои стопы, перед тем, как войти в Отчий дом. Он и в эти мгновения был полон любви и смирения перед ненавидящими его и плюющими ему в лицо. Он был полон любви к ним… А тут - обругавший меня кассир. Такой же, идущий в Отчий дом, человек, как и все мы - люди Земли...