С. Захарова Пора прочесть
«Эссе оптимиста», или Осень цвета апельсинов.
Юрий Зелёный. Оранжевая осень 2004. Киев
Пессимист ворчит, мол, плохо дело,
Этот мир скатился до предела,
И мы все сидим по шею в луже..
Оптимист смеётся, как всегда:
Мелочи всё это, ерунда –
А вот дальше будет много хуже.
(Старый анекдот в исполнении
Виктора Вайнштейна, г.Томск)
Постоянному читателю альманаха представлять Юрий Зеленого не надо. Он – автор «Кроткого и Благостного» (2007, № 4), который в своё время всколыхнул сознание публики, оставил впечатление неоднозначное – кому-то понравился, кому-то нет, но каждого задел психологической глубиной изображения действительности, точнее, головокружительной десятидневной жизни Шуры Богдана с механическими ударами судьбы, её толчками, душевными травмами и, наконец, затяжным прыжком в «небо падших».
Я не единожды писала в рассказе (эссе, если хотите), всякий раз по-новому определяя горизонты «обозначенные» в произведении. На сей раз отмечу, что его «Кроткий» - это «распад атома». Лишь на последних страницах цепная реакция приостанавливается, читатель обретает некую устойчивость, осознавая, что «гибель надежды» главного героя всё же не состоялась – ибо есть Он. О чем «Кроткий и Благостный»? О том, что в душе иногда остаются одни половинки, обломки, а это значит, что теперь человек живет полужизнью, с полуболью и полупамятью. И надо принимать это полусуществование, если ничего больше нет, если не сберег, не сохранил в жизни себя и бессмертие души.
***
Сегодня предлагаю читателю «Оранжевую осень 2004. Киев» и выскажу частное мнение.
Новое произведение Юрий Зеленого, скорее всего, относится к эпистолярному жанру. Это не «напутственное письмо в XXI век», как «освежить небо и землю». Потушить солнце и зажечь в небе другое (М.Коцюбинский). Это не изобличительный документ, каковым является дневник 18-19-го годов Ивана Бунина «Окаянные души». Нет в «Осени» Зеленого мотивов удушающей ненависти к революции и «новой» жизни, ненависти, которая уже сама по себе отравляет существование Бунина. Его в послереволюционной России возмущало всё: «В этом мире, в их мире поголовного хама и зверя мне ничего не нужно».
Не похоже произведение на «Несвоевременные мысли» Горького, возвращающего нас к величайшей революции 20-го столетия. У Зелёного нет никакой критики преобразований нового века, тогда как пролетарский писатель нетерпим к той истории, которая демонстрировала «власть тьмы» и бесшабашную вседозволенность.
У Зелёного – отстраненный, спокойный взгляд на события 2004 года. Его воспоминания, как я уже отмечала, не несут ни критики кем-то творимых исторических действий, ни оценки происходящего, потому что автор достаточно умён, чтобы понять, что вся эта «буза» скоро закончится потому что, как ни холодно и голодно живется люду, как ни вопиёт всё вокруг о необходимости серьёзных изменений в жизни эта революция ненадолго, и хорошие перемены, которые обещают на каждом перекрестке, о которых кричат микрофоны, неосуществимы. Одним словим, «буза». Этакая марионеточная революция, когда толпа «заведённая» чьей-то неведомой рукой являет собой народ, вышедший на улицы Киева.
Зелёный в революции не участвует – он «болеет» за неё со стороны… Ему понятно, что разнородная масса, собравшаяся на майдане, хочет зрелищ и хлеба, хотя, если быть справедливым к народу, следует согласиться с тем, что «бузят» люди не от хорошей жизни (А может быть они хотят публичного избиения?).
К событиям «серединной осени» Зелёный относится больше иронично, чем серьёзно, его воспоминания напоминают многослойный пирог, где смешивается всё: снисходительность к «революционным массам», насмешка над восторженностью тех, кто поверил в близость политических и экономических перемен, тревога (все-таки народ, каким бы плохим он ни был, достоин лучшей участи), сочувствие к философствующим одиночкам. Оставаясь рассудительно-спокойным, он подмечает детали той сногсшибательной жизни, которая захлестнула страну, особенно Киев, и разделила народ на два противоборствующих лагеря. Зелёный бытописует: столичный сброд, уличный быт, лица останавливающихся зевак, просто проходящих мимо. Мир вокруг интересует его как летописца. Автор заполняет страницы дневника мыслями, которыми напоён революционный воздух, и теми, что «роятся» в его голове:
В чужом городе люди чужие.
Слышу говор их непостижимый.
Неузнаваемы лица прохожих на улицах
Странной столицы.
Но здесь присутствует другая «оранжевая» осень:
Листья слегка пожелтели.
Тёплая осень радует.
Солнце струится в аллею
Сквозь паутину радужную.
Блики, контрасты цвета.
Начав с «рисования» «пауз в ритме лет», «игр с жемчужными и парчовой драгоценной листвой», Зелёный прерывает «очарование высокого стиля» и погружается в стихию жизни – другую осень, «оранжево-политическую».
Ах, как здорово начиналась та, настоящая осень! Зелёный «фиксирует» всё, что проживает остро, напряженно… творчески. Вот почему в произведении «присутствует» Андреевский спуск – вотчина торговцев картинами и излюбленное место тусовки художников, для которых подлинное искусство «первично». Автор заполняет дневник воспоминаниями о Шуре Богдане, а уже потом – мыслями о политике и политиках, о народе и жлобском государстве.
А еще его дневник – это запечатление «бешеных перепадов температур в духовном термометре страны», в жизни которой Зелёный не участвует, но вольно или невольно вынужден участие принимать, потому что «лукавый хвостиком махнул…». А еще: «Все, что наговариваем, может, и аукнется в безграничной перспективе времени. Может. Пока же тотально бедствуем..» а в целом – неядовитая ирония смешалась с горечью, оставив странный осадок. Что же такое дневник Зелёного?...
Зелёный ничего не хочет выбирать из политического арсенала страны: ни красных, ни белых, точнее – ни оранжевых, ни бело-голубых. Это не неприятие революции, это нечто большее. Что?
Автор не историк и даже не историограф; к счастью, он обладает тактом, чтобы не хулить оголтело и не восхвалять взахлеб то, в чём не сумел разобраться сразу и до конца, но он вмиг угадал всю фальш того, что совершается в истории. Он стал свидетелем тех перемен, которые в 2004 году заявили о себе только загромождением жизни: совсем как в войну и революцию на вокзалах – всё завалено, загажено, замызгано, а революция волной прет. И все-таки по-гайдаровски временами – весело!
В этой уличной «экспроприации» власти Зелёный не участвует, но ему все равно больно. И хотя откровенно-открытой оценки событий и прямого отношения к ним он не высказывает – боль в себе затаил: все-таки это и его страна, страна, в которой довелось так надолго остаться. Это земля, ставшая вторым домом, где «продолжается жизнь – временами как сажа бела». Однако боль эта не «глубинная» и не такое переживали!
Позиции «ни к оранжевым, ни к бело-голубым» он противопоставил спокойную констатацию факта совершающегося. Его неучастие в событиях 2004 года не есть ни слабость ни сила. Это извечная, точнее с середины 19-го века позиция интеллигенции: не равнодушие, нет просто история-дура, она всё равно сделает по-своему. И у автора есть только право выбрать точку обозрения событий: это взгляд изнутри, сквозь призму своей «аполитичности». Он не примкнул ни к одному из кандидатов… «Ему сейчас и раньше – «и со святыми пресно и с грешниками гадко».
Повторюсь: Зелёный – «летописец», а потому страницы своего рассказа он заполняет личностными смыслами обдуманно.
«Оранжевая осень» - это не монументальное произведение, но это захватывающие «маленькие зарисовки» черным по белому». Это фоксирование жизненных ритмов, «уличных баталий» якобы за власть, это живая интонация живой речи и, как в «Кротком и Благостном», вкусный язык, удивительно напоминающий хруст антоновских яблок на зубах. В интонации, звуковых, лексических и стилистических «поворотах» Зелёного – он весь… с его тонкой иронией и его углубленной самоиронией. Стиль Зелёного – это, по Веллеру, «когда обычные слова при рассмотрении не могут быть заменены никакими другими, рождая эмоции и мысли в читателе как бы не важно какими именно выражениями…»
***
Читатель с удовольствием прочтет «Оранжевую осень» и, даже если, прочитав, заявит, что «воспоминания» ему не понравились, удовольствие получит. Еще и потому, что «автор не желает навязывать читателю чрезмерной определенности хорошо помня, что всякую картину в конце концов оканчивает зритель» (Н.Я. Эйдельман, кандидат исторических наук).
Критикам творчества Юрия Зелёного уже давно пора дать оценку новому произведению. Я же… как всегда. Я уже «признавалась», что почти (почти!) никогда не пишу о том, что мне неинтересно.
Я, как всегда:
Качели сломаны.
Стою внизу
И только взглядом вверх взлетаю (Виктория Смагина, )