В марте 2011 года завершился конкурс переводов поэзии Джона Китса, организованный в Екатеринбурге в честь 215-летнего юбилея этого великого поэта. Я очень люблю его творчество и поэтому решила попробовать свои силы в конкурсе. Привожу здесь свой перевод особенно любимой мной "Оды Соловью".
Темно в сознанье, на душе несладко,
Как будто зелий, сонных трав запас
Я поглотил стремглав и без остатка,
В Реке забвенья после растворясь...
О нет, не мучим завистью к тебе я,
Но счастлив от восторга твоего:
Что ты, о Нимфа певчая лесов,
Под музыку Морфея
И листьев изумрудных колдовство
Заливисто поёшь о лете вновь.
О, хоть глоток вина из винограда,
Настоянного в старых погребах
С букетом Флоры, звучною балладой,
Весельем, солнцем, танцами в лугах!
О, к чаше, затаившей Юга пламя
И Вдохновенья чистый зов благой,
К её кайме искристых пузырьков
Припасть скорей устами!
Так алчу я испить и в лес ночной
К тебе умчаться от своих оков,
Пропасть бесследно и забыть отныне
Всё то, о чём не ведаешь в ветвях:
Изнеможение, недуг, унынье,
Тоску, сжимающую сердце, страх
В той жизни, где царит вражда одна,
Где немощью терзает старость злобно,
А юность гаснет от невзгод, увы,
Где наша мысль грустна,
Краса недолго нам светить способна,
И где столь скоротечен век Любви.
Скорей умчаться! Не на колеснице
Во власти Бахуса лечу к тебе:
Хоть разум слабый может помутиться, –
На крыльях у Поэзии в мольбе.
И вот с тобой сейчас! А ночь нежна;
Луна, возможно, здесь царица словно,
Вся в окруженье фрейлин-звёзд своих,
Но не видна она:
Лишь отблески зефир принёс любовно
На тропок мох и тени трав ночных.
Не узнаю у ног своих соцветий
И в вышине тончайший фимиам,
Но различу во тьме душистой этой
Все запахи, что источают нам
Трава чащобы, яблоня лесная,
Шиповник дикий, нежный василёк,
Фиалка, спрятанная под листвой,
И уроженец мая –
Пьянящий розы мускусной цветок,
К себе манящий мошек целый рой.
Внимаю всё слабее. Временами
Я Смерть любил, в ней видя благодать,
И ласково её молил стихами
Дыханье тихое моё забрать; –
Сейчас оно воистину готово
Уйти совсем без боли в эту ночь,
Покуда изливаешь душу ты
В таком восторге снова!
Выводишь трель, но слушать уж невмочь:
То – реквием по мне из темноты.
А ты не рождена для смерти, Птица!
Бесплодным поколеньям никогда
Тебя не затоптать; умел пробиться
Твой глас к сердцам и принца, и шута.
И как-то песня дивная твоя
Явилась утешеньем Руфи, горько
Стенавшей посреди чужих полей;
И часто трель сия
Над морем раскрывала окон створки
В забытую обитель грустных Фей.
Забытая! Как колокол всевластный,
То слово нас к душе вернёт опять;
Не просто и фантазии прекрасной
Неутомимо, вдохновенно лгать.
Прощай! Всё тише гимн печальный твой
Вблизи холмов, поверх реки теченья,
В полях; и вот уже растаял он
На просеке лесной.
То был мне сон иль наяву виденье?
Затихла музыка. То явь иль сон?
Ode to a Nightingale
My heart aches, and a drowsy numbness pains
My sense, as though of hemlock I had drunk,
Or emptied some dull opiate to the drains
One minute past, and Lethe-wards had sunk:
'Tis not through envy of thy happy lot,
But being too happy in thine happiness,–
That thou, light-winged Dryad of the trees
In some melodious plot
Of beechen green, and shadows numberless,
Singest of summer in full-throated ease.
O, for a draught of vintage! that hath been
Cool'd a long age in the deep-delved earth,
Tasting of Flora and the country green,
Dance, and Provenзal song, and sunburnt mirth!
O for a beaker full of the warm South,
Full of the true, the blushful Hippocrene,
With beaded bubbles winking at the brim,
And purple-stained mouth;
That I might drink, and leave the world unseen,
And with thee fade away into the forest dim:
Fade far away, dissolve, and quite forget
What thou among the leaves hast never known,
The weariness, the fever, and the fret
Here, where men sit and hear each other groan;
Where palsy shakes a few, sad, last gray hairs,
Where youth grows pale, and spectre-thin, and dies;
Where but to think is to be full of sorrow
And leaden-eyed despairs,
Where Beauty cannot keep her lustrous eyes,
Or new Love pine at them beyond to-morrow.
Away! away! for I will fly to thee,
Not charioted by Bacchus and his pards,
But on the viewless wings of Poesy,
Though the dull brain perplexes and retards:
Already with thee! tender is the night,
And haply the Queen-Moon is on her throne,
Cluster'd around by all her starry Fays;
But here there is no light,
Save what from heaven is with the breezes blown
Through verdurous glooms and winding mossy ways.
I cannot see what flowers are at my feet,
Nor what soft incense hangs upon the boughs,
But, in embalmed darkness, guess each sweet
Wherewith the seasonable month endows
The grass, the thicket, and the fruit-tree wild;
White hawthorn, and the pastoral eglantine;
Fast fading violets cover'd up in leaves;
And mid-May's eldest child,
The coming musk-rose, full of dewy wine,
The murmurous haunt of flies on summer eves.
Darkling I listen; and, for many a time
I have been half in love with easeful Death,
Call'd him soft names in many a mused rhyme,
To take into the air my quiet breath;
Now more than ever seems it rich to die,
To cease upon the midnight with no pain,
While thou art pouring forth thy soul abroad
In such an ecstasy!
Still wouldst thou sing, and I have ears in vain –
To thy high requiem become a sod.
Thou wast not born for death, immortal Bird!
No hungry generations tread thee down;
The voice I hear this passing night was heard
In ancient days by emperor and clown:
Perhaps the self-same song that found a path
Through the sad heart of Ruth, when, sick for home,
She stood in tears amid the alien corn;
The same that oft-times hath
Charm'd magic casements, opening on the foam
Of perilous seas, in faery lands forlorn.
Forlorn! the very word is like a bell
To toll me back from thee to my sole self!
Adieu! the fancy cannot cheat so well
As she is fam'd to do, deceiving elf.
Adieu! adieu! thy plaintive anthem fades
Past the near meadows, over the still stream,
Up the hill-side; and now 'tis buried deep
In the next valley-glades:
Was it a vision, or a waking dream?
Fled is that music: – Do I wake or sleep?