Тем, кто оставался собой...
Глава 6. РАЗГОВОР ТЕНЕЙ
Власть Гитлеровцев означает такое разрушение всех понятий о морали и чести, какого до сих пор не видел ни один народ.
(Томас Манн)
Одеяло пропитано потом. Серый, до краев заполненный темным, густым, как баварское пиво, ожиданием конца, день, как и прежде, не сулил добрых вестей. Пахло не то копотью, не то пылью, не то индийскими благовониями, способными нести смерть запаху табака, но неспособными справиться с ароматом подлинной смерти. Вещи опять молчали: старое трюмо, кожаные кресла, персидский ковер, разбитое зеркало, прикроватная тумбочка, бронзовые каминные часы в виде обнаженного мужчины, устало сидящего на каком-то двигателе, портреты родителей, Фюрера, Ланса и Греты в детстве…
Стоя у окна, спиной к ней, он что-то чуть слышно, больше себе самому, нежели ей, - говорил, насколько она могла понять, о значении понятий «любовь», «близость» и «подлинная общность» в условиях всеобщей ненависти, взаимного недоверия и разобщенности…
Но что вызывали в ней его слова, кроме убежденности в своем полном, окончательном и фатальном, хотя для него еще не «состоявшемся», не «начавшемся» отсутствии? Знала ли она его раньше? Знала ли она его вообще? Была ли знакома с ним, и если да, то кто был с ней, начиная с августа 32-го и до сего момента: он, другой, скромный сотрудник государственного архива, вечно испытывающий потребность во все новых и новых потребностях, или «истинный он», то есть, «он-отсутствующий-всегда», проигравший войну еще до ее начала, - он, полагавший, что единственная его потребность, оставшаяся неудовлетворенной, заключена в обладании ею?
Один из них не испытывает ни малейших сомнений, что с ней был именно он, и может это документально подтвердить («документ», «документальное подтверждение» – эти слова вросли корнями не только в его бытовую речь, но и в саму систему его миропонимания); другой же, хотя и допускает, что знал ее, сомневается в том, что она сама знала, с кем из них была, - для кого существовала всегда, а для кого стала реальной, осязаемой, а главное – умопостигаемой лишь теперь, благодаря своему физическому исчезновению (окрик, очередь в спину, разорванное легкое, перебитый позвоночник, трое, насилующие ее, еще живую, хрипящую, задыхающуюся, агонизирующую… и неожиданный жест благородства со стороны русского лейтенанта, наблюдавшего эту сцену – выстрел в голову… вспышка… темнота… темнота).
Кем она была для него и кем стала теперь в его представлении, в их взаимном отрицании ее отсутствия, - в ее присутствии «не здесь» для нее самой, и в отрицании ее отсутствия здесь для него, - призраком, воспоминанием, напоминанием о чем-то или о ком-то, кем она никогда не являлась? Вампиром, досасывающим то, что не успела высосать из него эта бойня?
Быть может, именно теперь, она, наконец, стала для него самой собой? Куда ему идти, если ее нет, если все преграды уже преодолены? Встретит ли он ее там?
Вечный антракт. Они видели все происходящее вокруг, от них не ускользнула ни одна деталь. Они бродили здесь, среди руин, уже очень давно, не находя выхода, держась за руки, теряясь среди теней былого величия, постепенно и сами превращаясь в тени, в собственные отражения в разбитом зеркале, завешенном черным бархатом. Они видели – конца этому путешествию не будет. В полночь, несмотря на комендантский час, они выходили на прогулку. Смерти они не боялись – их уже не было. Убить их во второй раз могла лишь любовь.