Современная российско-немецкая поэма

Елена Зейферт
Е.И. Зейферт

СОВРЕМЕННАЯ РОССИЙСКО-НЕМЕЦКАЯ ПОЭМА:
МАРКИРОВАНИЕ СПЕЦИФИКИ РОССИЙСКО-НЕМЕЦКОГО ЭТНОСА

Поэма в творчестве российских немцев, как русскоязычная, так и немецкоязычная, не показатель амплитуды колебания российско-немецких авторов от одной, русской, границы бикультурного поля их литературной деятельности к другой, немецкой, а жанр, на площадке которого российские немцы утверждают своеобразие своего этноса.
В исследуемом нами материале у советских немцев и немцев СНГ встречаются единичные случаи подчёркнуто русских поэм, что объяснимо закономерным вниманием российских немцев к русскому окружению как среде их обитания. К примеру, поэма “Вадим Новгородский” В. Ротта обращена к русской исторической тематике. К произведению предпосланы эпиграфы из Никоновской летописи и трагедии Я. Княжнина “Вадим Новгородский”: первый сообщает о документальном факте убийства Вадима Храброго и его советников, второй – о преданной любви к России. Русские топонимы (Новгород, Ильмень, Волхов), имена деятелей русской истории (Вадим, Рюрик), реалии Древней Руси (лучники, волхвы, вече), а также христианские мотивы, хотя и не подчёркнуто православные (крест, колокол), создают русский колорит поэмы. Разбитая на пронумерованные сегменты, поэма в каждом из них воспроизводит персонифицированные образы – “напрягшей на кресте узловатые руки” Руси;  несчастной девы, отданной “злому Рюрику”; юного лучника – “вечного странника”; убиенного Вадима. 
Однако бикультурность российских немцев порождает их стремление создать типичную российско-немецкую поэму.
В первую очередь, самосознание  этноса ищет себя на уровне тематики. Так, тему тягот, выпавших на долю российских немцев, отражают поэмы Г. Генке “Mein Zeitalter” [“Моё поколение”], В. Гейнца “Menschen und Schicksale” [“Люди и судьбы”], Г. Арнгольда “Zuversicht” [“Доверие”] и другие поэмы.  К примеру, в выше названной поэме Г. Генке прослеживается типическая судьба двух юношей-российских немцев, чьи мечты и планы на будущее были разрушены притеснениями, выпавшими на долю их народа.
В нашем материале наблюдается совсем небольшая доля поэм российских немцев (7,6%), прямо не обращённых к судьбе российско-немецкого народа. Примером может послужить поэма Р. Вебера “Weltraummotive” [“Мотивы Вселенной”], герой которой размышляет о масштабах времени и пространства, оппозиции “двух берегов – вечности и земного бытия, ночного космоса и дневной суеты”, устремлён в вечность и бесконечность. Однако и эта поэма пронизана особенно важными для российских немцев мотивами – преемственности поколений (“Die Vorg;nger hinterliessen mir ihre Briefe <…> / Und ich <…> verbreiterte den Weg / f;r diе Nachkommen / und schrieb ihnen schon / meine verworrenen Briefe” [“Предшественники оставили после себя мне свои послания… <…> И я <…> расчистил путь для потомков / и написал им уже сбивчивые письма”]), дороги и др.
Отдельные российско-немецкие поэмы написаны на так называемом Wolgadeutsch.  Например, созданная на немецком диалекте поэма Я. Гуммеля “D-r Schwob im Oschta” [“Доктор Швоб в Оште”] является автобиографической и содержит историю семьи автора.
Характерным примером российско-немецкой поэмы, написанной на русском языке, является “Сказание о Лотаре Биче” И. Гергенрёдера. Критик А. Кучаев называет И. Гергенрёдера “русским немецким писателем”, писатель, издатель эмигрантской литературы в Германии А. Барсуков относит его к “русским писателям немецкого происхождения” .
И. Гергенрёдер родился в городе Бугуруслан Оренбургской области. По образованию – журналист, окончил Казанский государственный университет. Работал в различных советских периодических изданиях Риги, Новокуйбышевска, Саранска. Состоял в Союзе журналистов СССР. В Германию эмигрировал из Молдавии в 1993 г. Живёт в Берлине.
Созданная на русском языке, поэма И. Гергенрёдера содержит множество немецких реалий: в начале поэмы действие происходит в Германии, большинство героев принадлежит к немецкой национальности и соответственно носит немецкие имена и фамилии. Показательно само имя “Лотарь”. В черновиках поэмы, которые прислал для исследования И. Гергенрёдер , мы обнаруживаем колебания автора относительно формы имени. В названии поэмы автор пишет имя и прозвище героя по-немецки – “Lothar Bitsche” и кириллицей – “Лотар Биче”, затем сверху, после буквы “р” ставит мягкий знак. Значит, первоначально автор склоняется на письме к немецкому твёрдому звучанию “Лотар”, но потом исправляет на мягкий вариант – “Лотарь”. На полях автор пробует склонять оба варианта, волнистой линией подчёркивая окончания: Лотару, Лотарю, с Лотаром.  В письме, адресованном автору исследования, И. Гергенрёдер также сообщает об этом творческом акте: “После колебаний я его (имя Лотар. – Е.З.) “обрусил” – добавил мягкий знак. Почему выбрал это имя? Искал такое, которое не связывалось бы в русском сознании с представлением о немецких именах, как-то: Курт, Фердинанд, Вильгельм, Отто и т.д.” .
Таким образом, Гергенрёдер ищет некий гибридный вариант имени, удобный как для русского, так и для немецкого восприятия.
Особого исследовательского внимания требует история создания поэмы “Сказание о Лотаре Биче” и её бытование в печати. Личный контакт, установленный с автором поэмы, помогает прояснить многие интересующие нас моменты. 
“Сказание о Лотаре Биче” ранее не представало предметом исследования или критической оценки. Автор отмечает: “Никакой письменной реакции на “Сказание” я не знаю” . В 1987 г. у Гергенрёдера появляется необычный творческий замысел “создать на русском языке немецкое по духу произведение” . Автор был убеждён, что “русский язык даёт возможность передать им “немецкость” и даже “прибёг к манёвру, сказав, что делает современный русский текст по переводам с “платт-дайч” (народные баллады на платт-дайч он слышал от матери и бабушки; среди них, конечно, не было произведений о придуманном И. Гергенрёдером Лотаре Биче) .
Приведём пространную цитату из интервью И. Гергенрёдера “Deutsche Allgemeine Zeitung” [“Немецкой всеобщей газете”], поясняющую замысел поэмы: “В детстве, ещё не умея читать, я просил мать и бабушку рассказывать мне “немецкие истории”. Помню, как меня завораживало, когда мне пели по-немецки. Хотелось знать продолжение того, о чём было в песне. От матери я слышал, в числе других, балладу о любви девушки к баварскому офицеру, от бабушки – о любви к цыгану: “Mein Zigouner, mein schwarzer Zigouner...”. Оба сюжета и им подобные, которых было множество, по моему настоянию стали развиваться: уже в форме импровизированных повествований. Если мать или бабушка отнекивалась, я говорил: у меня так болит нога! Когда я слушаю, мне легче... В отличие от бабушки, мать не всегда мне верила. В таких случаях отвечала немецкой поговоркой или анекдотом, но тут же сдавалась и переходила к рассказу...
Моя память загружалась, что и сработало, когда в пору ранней перестройки заговорили о возможном восстановлении нашей республики в Поволжье. Я, живя в Кишинёве, ощутил в себе эмоциональный подъём, память сообщила импульс воображению. Весной 1988 г. возникло ощущение, что на бумагу просится баллада ли, поэма, сага – на русском языке, но немецкая по духу и колориту. И началась работа над тем, что стало “Сказанием о Лотаре Биче” .   
Итак, начало “Сказания”, по фактам, предоставленным автором, было готово в 1988 г. С подзаголовком “Фрагмент” оно было опубликовано в 1989 г. в Саратове, в журнале “Волга”, № 11. Автор продолжает работу над “Сказанием”, и в 1997 г. журнал “Новая студия” (Берлин-Москва, № 1) публикует более расширенный вариант. Далее: редакция, дополненная ещё одним фрагментом, была опубликована в журнале “Литературный европеец” (Франкфурт-на-Майне, 2000 г., № 34). Все эти варианты, по утверждению автора, неполные . Фрагмент “Сказания о Лотаре Биче” был опубликован также в Алматы, в журнале “AMANAT”, № 2, 2005. Существующий на данный момент полный вариант поэмы был предоставлен для исследования автором в рукописи.
В журнале “Волга” к поэме было предпослано письмо автора, факты в котором сверхинтересны:
“Дорогая редакция журнала “Волга”!
Может быть, Вас заинтересует фольклор немцев, живущих в СССР.
Переселенцы из германских земель говорили на платт-дайч – просторечном, полном диалектизмов языке немецких крестьян XVIII века (“платт-дайч” – именно так произносится, не “дойч”!). Этот язык, платт-дайч, законсервировался: немцы СССР говорят на нём, а не на современном немецком языке. <…>
Переселенцы принесли с собой в Россию народные поверья, предания, сказки, песни. Эта культура законсервировалась, как и язык, обособленно продолжала развиваться, своеобразно, колоритно: ею, по особым причинам, никто не занимался. Для русского читателя она представляет собой “белое пятно”. Если барон Мюнхгаузен и доктор Фауст известны всему миру, то кому у нас известен Лотарь Биче? <…>”.
Далее И. Гергенрёдер сообщает, что его прадед собирал фольклор российских немцев, а одна из сестёр бабушки, будучи замужем за русским партработником, сохранила тетради с текстами. Когда записи перешли к автору письма, он перевёл фрагмент “Сказания о Лотаре Биче”, который и предлагает для публикации.
Письмо в журнал “Волга” – литературная мистификация и неотъемлемая часть первой редакции поэмы. В интервью И. Гергенрёдер с сожалением утверждает, что “читать фольклор немцев Поволжья ему не доводилось” .  О стилизованном характере письма сообщает сам автор и в письме: “То, о чём сказано в письме в “Волгу”, как я уже Вам говорил, пришлось придумать. Мой прадед Андрей Петрович Шнейдер был нотариусом в Камышине, после Октябрьского переворота попал в историю, но это требует отдельного рассказа. Заветная же тетрадка, повторюсь, – домысел (помню, в университете мы проходили, что такое “вымысел”, а что – “домысел”)” . Для достоверности фактов в письме приведены, причём реальные, имя, отчество и фамилия прадеда (Андрей Петрович Шнейдер), его профессия (учитель музыки), даётся перечень сёл, по которым якобы ездил собиратель фольклора (Альтурбах, Бальцер, Герцог, Шульц и др. в Саратовской губернии). Указана датировка записи фольклорного текста: май 1911 г., село Бальцер.
Будучи бытовой реальностью, письмо способствовало изданию начала “Сказания о Лотаре Биче”, будучи реальностью художественной, оно маркирует художественные цели – стилизацию фрагмента “Сказания о Лотаре Биче” под фольклор российских немцев, создание собственного этнического багажа российских немцев, желание сделать широкоизвестными российско-немецкие образы.   
 Редакция журнала “Волга” предварила публикацию фрагментов поэмы пометой “Из немецкой народной поэзии”. “Новая студия” и “Литературный европеец” дают более близкий к авторскому замыслу вариант – “По мотивам фольклора немцев Поволжья”.
Анализ истории создания и издания “Сказания о Лотаре Биче” обнаруживает градацию в позиционировании автором своего текста: сначала как перевода из фольклорного источника, затем – как стилизации по мотивам фольклора, далее – как авторского произведения.
Черновики (написанные автором на обратной стороне писем Д. Гранину), помимо редактуры текста, к примеру, фонических исправлений, показывают механизм работы автора над “Сказанием о Лотаре Биче” – в текст постоянно добавляются вставки, благодаря чему он, как фольклорный, существует в разных редакциях.   
Обратимся к истокам образа главного героя – Лотаря Биче. Подсказку даёт автор: “На характер Лотаря Биче некоторым образом “повлиял” чёрный цыган из баллады, которую мне пела бабушка” . Цыганская природа Лотаря отразилась в его изворотливости и кочевом образе жизни.
Беседа с автором по поводу этимологии имени и фамилии героя показывают, что они не имеют фольклорных истоков:
“Е.З.: Откуда пришло само это имя?
И.Г.: Фамилию Биче носил мой друг детства. Я посмотрел в словаре, что она означает, – и это вполне подошло для “Сказания”.
Е.З.: Bitsche – деревянная чаша с крышкой. Вы переводите для русского читателя прозвание Лотаря, доставшееся ему от воспитавшей его ведьмы, “горбатой Биче”. Насколько знаково это имя?
И.Г.: Я представлял старуху-ведьму, склонившуюся над деревянной, почерневшей от времени чашей с колдовским зельем. Стоит приподнять крышку – и с лёгким парком начинает распространяться неведомый пленительный аромат... Лотарь по прозванию Биче наделён даром очаровывать” . 
Таким образом, этимологически не связанное с фольклором, прозвище “Биче” способно навеять сказочные ассоциации.
Образ Лотаря Биче восходит по своей природе к юнгианскому архетипу трикстера , то есть совмещает в себе черты героя и антигероя. Трикстер имеет изворотливую натуру, но отличается определённым благородством и вызывает к себе симпатию. Герои, восходящие к архетипу трикстера, в различной степени включают в себя негативные черты (Тиль Уленшпигель, Чичиков, Остап Бендер).
Лотарь Биче во многом вызывает ассоциации с образом Тиля Уленшпигеля из произведения Шарля де Костера – оба выходцы из крестьянской среды, солдаты (в определённый период), чудаки. Матери обоих героев подвергаются жестоким наказаниям за якобы ведьмовские чары, а в действительности из-за алчности людей – сборщика налогов у Гергенрёдера, искателей богатства у де Костера. Биче сжигают на костре, Сооткин жестоко пытают, и потом она умирает. И Тиль, и Лотарь – герои-странники, бродяги, они странствуют по разным странам. Обратим внимание, что сюжеты обоих произведений начинаются с момента рождения главного героя:

Родила сухорукая Лотта,
А младенца качать не может.

(“Сказание о Лотаре”)

Во Фландрии, в Дамме, когда май уже распускал лепестки на кустах боярышника, у Клааса родился сын Уленшпигель. Повитуха Катлина завернула его в тёплые пелёнки…
(“Легенда об Уленшпигеле”)

Оба героя с рождения сопряжены с тёмной силой: на плече Уленшпигеля находят чёрное пятнышко – “след чёртова когтя”, Лотаря за немощью матери отдают на воспитание старой ведьме Биче. В отличие от Тиля Лотарь умеет ворожить (он научился этому у приёмной матери), но герой сказания не всемогущ – ему, как и другим персонажам, приходится страдать.
Названия произведений де Костера и Гергенрёдера, сходны, точнее, одинаково грамматическое построение этих заглавий – “Легенда об Уленшпигеле”, “Сказание о Лотаре Биче”. Выбранные авторами жанровые названия – “легенда”, “сказание” – уже заведомо типизируют и фольклоризуют образы главных героев. “Легенда об Уленшпигеле”, авторское произведение Шарля де Костера, характеризуется истинным народным духом (образ Уленшпигеля восходит к фольклору). “Сказание о Лотаре Биче” также тяготеет к фольклорным произведениям.
Образ Лотаря Биче содержит как положительные (стремление заступиться за обиженных, ум), так и отрицательные (хитрость, любвеобильность) качества. Даже внутри одной черты заметна двойственность: так, с одной стороны, гранью хитрости Лотаря является обман, с другой – нежность, которой он окружает женщин. С помощью своей изворотливости Лотарь спасается от тяжёлой службы в армии, наказывает “детину” Паромщика, спасает от рассвирепевшего мужа хозяйку гостиницы.
Лотарь, по приведённым выше словам автора сказания, наделён даром очаровывать, особенно женщин. Юношу забирают в солдаты, и три деревенские красавицы “дружно делят печальную ночку”, плача “в полную чашку” в очереди за вниманием Лотаря; женой Лотаря становится красавица Лизелотта; прекрасная хозяйка гостиницы, не обращая внимания на другого гостя, красивого и “как Крез богатого” “удальца богатырского роста” Вацлава, предпочитает ему “сухопарого” Лотаря.
Хитрость и ловкость Лотаря, усугубленные колдовскими способностями героя, воспитаны в нём старой Биче. Принимая младенца Лотаря, она “наточила косу поострее: “Будет парень лисицы хитрее!”.
Симпатии читателя, также очарованного героем, несомненно, лежат на его стороне, хотя в отдельных ситуациях Лотарь не может не вызывать непонимание и осуждение, поскольку проявляет однозначно отрицательные черты. Первое, что мы узнаём о повзрослевшем герое, – это то, что он разрывает две могилы и состригает волосы мертвецов (правда, и здесь проявляется амбивалентность – Лотарь действует не по своей воле, а выполняет просьбу приёмной матери, которой волосы покойных нужны для ворожбы). В конце поэмы, соблазняя хозяйку гостиницы, он просит красавца Вацлава заняться в это время его женой Лизелоттой. Характеристика Лотарю в данном эпизоде даётся устами Вацлава: “Тут торговец так рот и разинул: / Это ж надо, какая скотина!”. Герой сказания ранит (Паромщика) и убивает (фельдфебеля, офицера), однако только в тех случаях, когда ситуация является вопиюще несправедливой и опасной для его жизни. Ушибив взмахом прута пальцы Паромщику, который хотел убить его, Лотарь затем платит ему “полста монет” и “поит Паромщика из рук и фунт подносит сала, чтоб горло не щипало”. 
Поэма разделена на графически отделённые друг от друга сегменты, что несёт композиционную, сюжетную, хронотопическую (указывает на смену места и прошествие времени), субъектные функции. Последнее значимо для характеристики героя. Его амбивалентная натура особенно ярко раскрывается во фрагментах, поданных от первого лица: “Я здоровяк, и вам не врут, / Что кочергу свиваю в жгут. / Но лёгок птичий, / Птичий, птичий / Бродяжий нрав у Биче!”; “Душа моя совсем не зла, / Но ведьмы нет без помела. / Ах, где вырос я, / Вырос я, вырос я! / Дарит тенью бук, / Да на ветке – крюк”.   
В своём письме И. Гергенрёдер сообщает об общности между его “Сказанием о Лотаре Биче” и созданными им “Буколическими сказами” . Общими чертами здесь являются стилизация под фольклор, черты характера персонажей, смелость описаний любовных отношений. Ещё один общий момент лежит в области бытования текстов в печати. Ссылка на фольклор, по признанию автора, облегчила публикацию сказов. Таким же образом произошло и с изданием поэмы о Лотаре.
Наблюдается ли в “Сказании о Лотаре Биче” влияние фольклорных источников?
Этот вопрос проясняется в интервью с И. Гергенрёдером.
“Е.З.: Вы создаёте оригинальное произведение, но стилизуете его под фольклор. Указываете на источник – переводы фольклора поволжских немцев с наречия платт-дайч, но потом признаёте это мистификацией, литературным манёвром. Однако, несмотря на мистификацию, фольклорные элементы в “Сказании о Лотаре Биче” всё же встречаются. От своих матери и бабушки вы слышали народные легенды на платт-дайч. Какие-нибудь сюжеты, детали, имена из этих легенд воссозданы в “Сказании о Лотаре Биче”?
И.Г.: Мать и бабушка произносили именно “платт-дайч”, а не “платт-дойч”. Относительно фольклорных элементов. В историях, которые я слушал, присутствовали седовласый толстяк и коварная красотка. У меня они – Фердинанд и Хельга. Ради интереса я представлял их себе существами из потустороннего мира, принимающими человеческий облик. В “Сказании” фигурирует ревнивый муж, который, уезжая по делу, нанял художника, чтобы тот разрисовал лошадками тело молодой жены. Это из анекдота, его мне по-немецки рассказала мать. В нескольких историях появлялась хорошенькая ветреная госпожа Лизелотте (у меня она – Лизелотта). Образ матери моего героя несчастной Лотты отчасти навеян поговоркой: “Gottin, Gottin, sprach Lottin, sieben Kinder und kein Mann!” [“Божья матерь, Божья матерь, – говорила Лоттин, – семь детей и ни одного мужа”]” .
Как видим, элементы отдельных образов перешли в авторское сознание И. Гергенрёдера из фольклорных жанров – к примеру, анекдота, поговорки. Заимствование касается в основном персонажных характеристик (общих контуров, номинаций), а также сюжетных ситуаций (лошадки, “указавшие” на адюльтер). Важным в объяснении И. Гергенрёдера является слово “навеян”: образы действительно в большинстве своём заимствованы не прямо.  Родственники автора, носители немецкой фольклорной традиции, как видим, выступают здесь своего рода сказителями: создают вариативность текстов, вносят свою долю фантазии. 
О глубине стилизации под фольклор говорит тот факт, что Гергенрёдер не только использует услышанные им фольклорные ситуации и образы, но и вымышляет собственные. Так, о ситуации “кто обстриг мертвеца, тот заплатит долг в пятидневный срок”, он говорит: “Это я придумал сам” .
Остановимся на сюжетно-фабульном построении исследуемой лиро-эпической поэмы. Младенец, рождённый “сухорукой” Лоттой и не признаваемый отцом, отдаётся на воспитание “старой ведьме”, “горбатой Биче”. Повзрослевший Лотарь и его приёмная мать наказывают сладострастного сборщика  налогов, и старую Биче сжигают на костре, а Лотаря забирают в солдаты. Подвергнувшись за невольное возмущение действиями офицера (забавы ради тот убивает только начавшего жить воронёнка) наказанию шпицрутенами, юноша дезертирует (начинаются его странствия). Избавившись с помощью ворожбы от преследующего его фельдфебеля (теперь призрак последнего скитается по окрестностям), Лотарь нанимается садовником в богатый дом, где судьба сталкивает его с офицером, отдавшим приказ наказать юношу шпицрутенами. Лотарь убивает обидчика (призрак последнего теперь бродит в окрестностях). Странствия Лотаря продолжаются, но уже с женой – хозяйкой усадьбы, красавицей Лизелоттой. Теперь это жизнь на колёсах – продав усадьбу, молодожёны отправляются в странствие с двумя фургонами поклажи. Они покидают родную Германию. В Польше Лотарь наблюдает драку и заступается за обиженного, который оказывается вором по кличке Козий Хвост. В процессе заступничества Лотарь побеждает Паромщика, ушибая ему гибкой лозиной пальцы. Вместе с Козьим Хвостом Лотарь и Лизелотта отправляются дальше. Козий Хвост сообщает об утопической стране. Затем в гостинице следует пространный эпизод двойного адюльтера: Лотарь/хозяйка гостиницы, Лизелотта/купец Вацлав.   
При внимательном сюжетном анализе в поэме И. Гергенрёдера, на наш взгляд, обнаруживается  фабула, отражающая возможную цепочку бедствий, выпавших на долю российских немцев, практически парафраз их судьбы: потеря в младенчестве матери – гибель (казнь) приёмной матери – тяжёлая принудительная служба, рассчитанная на много лет – жестокое наказание, физические мучения (причём, по иронии судьбы, Лотарь сам выбирал для шпицрутенов лозины и вымачивал их в рассоле: нередко трудармейцы, привезённые на голое место, под присмотром охранников сами строили для себя бараки и обносили их колючей проволокой) – странствия – потеря родины – мечта об утопической стране. 
На наш взгляд, концептуальны образы призраков фельдфебеля и офицера. Фельдфебеля Лотарь убивает с помощью ворожбы (ворожит над его кружкой пива, и фельдфебель тонет в реке), офицера убивает серпом. На долю неприкаянных призраков фельдфебеля и офицера выпадают все мытарства, которые могли испытывать российские немцы. Гергенрёдер описывает скитания призраков в разные времена года, чтобы подчеркнуть особые мучения в холодные сезоны. О призраке фельдфебеля читаем: “В непроглядные зимние ночи / Лютый ветер ломает ивы. / В лозняке бродит сизый фельдфебель, / Вьётся по ветру космами грива. / В бородище запутались раки. / В эти ночи в окрёстных сёлах / Заливаются воем собаки”; о призраке офицера: “Только сад зацветает в усадьбе,  / Налетают ночами совы.  / И крадётся какой-то соловый. / Ловит щука в пруду краснопёрок, / А соловый по берегу рыщет. / Тиной, пухом облеплены пальцы – / В птичьих гнёздах он ищет яйца”. Парадоксальным образом автор подчёркивает именно физические страдания бесплотных героев, которые страдают, потому что не имеют крыши над головой, голодают, мёрзнут, скрываются от людей (бродят, в основном, ночью). Таким образом Лотарю удаётся перенести свои возможные страдания на врагов. При этом в поэме обозначена обратная ситуация (“Так, может, ближнего любя, / Подставишь под дубьё себя?”), что усиливает впечатление.
Но и сам главный герой, даже счастливо воссоединившись с богатой красавицей Лозелоттой, находится в отнюдь не лёгком путешествии: “Вязкой пучится грязью дорога…”.       
Бродяга Лотарь вызывает презрение купца Вацлава, путешествия которого вызваны торговой необходимостью. Вацлав так говорит о хозяйке гостиницы и Лотаре: “Так неужто её заставит / Пренебречь неминуемой карой / Ветром пригнанный хмырь сухопарый”.
Сам бродяга и обиженный тяжёлой судьбой человек, Лотарь заступается за всех обиженных. Особенно он жалеет бродяг:

На задворках пёс бродячий –
Рядом Лотарь плачет:
“Я костей тебе принёс,
Глянь-ка, целый воз!

Видишь, как радуюсь,
Радуюсь, радуюсь
До нежданных слёз,
Что ты счастлив, пёс?”

Лотарь вступается за любого обездоленного и обиженного: “Я и сам несусветный злокозник! / Но мне жалко убитую птицу. / Не могу я смотреть, как лисицу / Добивает охотник лопатой. / <…> Я готов заплатить головою, / Чтоб спасти существо живое”.
Характер скитаний Лотаря вынужденный (герой спасается от преследователей): это присуще российским немцам. Однако подчёркивается и “бродячий нрав” героя,  нередко упоминается слово “воля”: “В той стране, уверял Козий хвост, / Любят волю и нрав разудалый…”. Странничество в крови и жажда воли – типичные русские черты, само слово “воля” лингвоспецифично именно для русской культуры . “Бродячий нрав” Биче в контексте вынужденных его скитаний, жажда воли доказывают русско-немецкую гибридность образа.
Эпизод двойного адюльтера в гостинице по объёму ненамного меньше всего предшествующего повествования. Такое непропорциональное сюжетное деление материала кажется неоправданным (к примеру, автор не идёт по принципу постепенного укрупнения сцен), однако финальная стилизованная помета в поэме – “(Не окончено)” – объясняет намеренность авторского сюжетного замысла. Эта помета указывает не только на стилизацию целого под фрагмент, но и на специфику истории создания этого произведения – постепенное приращивание материала, которое, по сути, может продолжаться. Неоконченность поэмы наблюдается и в том, что спасённый Лотарем и взятый им с собой в дорогу Козий Хвост теряется в дальнейшем повествовании, хотя его функция, скорее всего, должна была быть в том, чтобы сопровождать Лотаря в утопическую страну мечты. В этой стране, по уверениям Козьего Хвоста, царят богатство и воля. Выше мы обратили внимание на то, что “воля” – типично русское понятие. Но специфическим российско-немецким ментальным элементом в подаче утопии является стремление к статике: “И на нерест идущая рыба / Так теснится в бурливом движеньи, / Что весло будет колом держаться, / Погружённое в гущу кипенья”. Как видим, статика рождается из движения: обречённые на “кочевой” образ жизни, российские немцы стремятся в статичности. Сам автор интерпретирует утопическую страну следующим образом: “Обетованная утопическая страна – это Причерноморье, Приазовье. Река, в которой, когда рыба шла на нерест, весло могло “стоять”, – Дон, впадающий в Азовское море. Невероятное рыбное изобилие в устье при нересте бывало и до времён гражданской войны, о чём написано у Бабеля. Во времена же Лотаря на Дону жило сравнительно вольное казачество. В Области Войска Донского (казачьего) было разрешено селиться и немцам-колонистам” . Как видим, автор связывает благодатное место с возможным расселением там своих соплеменников.   
Главная функция стилизации поэмы под неоконченное произведение – показ невозможности достижения мечты. Герои не попадают в утопическую страну и даже ещё не следуют туда. Мечта остаётся мечтой.
В поэме “Сказание о Лотаре Биче” явственно даны две мечты российских немцев – о бунте против вопиющего беззакония и о благодатной земле обетованной, которая может стать прибежищем, полноценной заменой отнятой родины. Российские немцы – законопослушный, дисциплинированный народ, но мечта подавить ту силу, которая принесла столько страданий, подсознательно, конечно, могла иметь место.  Бунт против этой силы, желание изменить участь жили в сердце российского немца, но не находили выхода. У И. Гергенрёдера обнаруживаем подсознательное отражение чаяний родного этноса в художественном произведении.  Лотарь бунтует, что в реальности для российского немца было невозможно.
Фольклоризуя текст, И. Гергенрёдер часто использует параллелизмы, а также повторы одного слова:

Белокурая Хельга нагая
И седой Фердинанд-распутник…

Пышнотелая вдовушка Мабель,
Долговязая мельника дочка,
Чернобровая Эльза-милашка…

И родством дорожил
С чёрным тополем,
Тополем, тополем…

Вновь Лизелотта озорна:
“Ах, разве я замужем,
Замужем, замужем?”

Фольклоризации служит и использование метрических и фонических возможностей стиха. Метрическая палитра богата: тонический стих – дольник с потенциями певучего анапеста, вкрапления тактовика, силлабо-тонический – 4-стопный хорей, вольный ямб. Полиметрия носит композиционный характер: отдельные сегменты написаны различными метрами и размерами. 
Отдельные строки автор оставляет без рифмы. На фоне рифмованных строк, тем более парного рифмования, концевые слова в холостых стихах звучат отчётливее рифмованных. Наличие холостых строк подчёркивает стилизацию под фольклор, который, как известно, отрицает рифму, а концевые созвучия в фольклорных произведениях носят случайный характер.
Создавая фрагменты поэмы от первого лица, И. Гергенрёдер апеллирует к типичным немецким зонгам – народным песенкам по типу “Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…”. Наличие в тройных повторах слов певучих дактилических клаузул (“Ах, ты жалостлив, жалостлив, жалостлив?”) также фольклоризует текст.   
Поэма Игоря Гергенрёдера отражает желание российско-немецкого народа иметь собственный фольклор, отличный от немецкого и русского, собственные российско-немецкие традиции. “Сказание о Лотаре Биче”, с одной стороны, в некоторой степени указывает на гибридность русских и немецких элементов в российско-немецкой ментальности, с другой – подчёркивает специфичность и уникальность российско-немецкого этноса. 
Лиро-эпический характер жанра поэмы, её сюжетность, а также достаточный объём дают возможность изобразить странствия, вынужденный “кочевой” образ жизни российских немцев, дать историю их судьбы.