ххх
Мы с Борькой Казаневым, по Кандаратской улице Свищёвке, что есть духу, неслись в школу. Мы опаздывали. Была весна, апрель. День был хмурый и ветреный. Тропки и мощёная булыжная дорога были серы и сухи, а неприбранные обочины бесприютны, унылы и коричневели остатками прошлогодней травы и соломы. Кое-где тонким пушком сквозь зимний мусор начинала пробиваться зелёненькая чахлая травка и весёленькими огоньками-солнышками вспыхивали головки одуванчиков.
Дома по красной линии улицы были серы и неприютно сиротливы в соломенных жёлто пегих крышах. С южной стороны домов и сараев, вдоль полуразваленных завален, с припёка, долетало клокотанье кур и петухов. Волнами под подслеповатые окошки поднималась пыль, перья и остатки грязной мякины. На противоположной стороне улицы постройки были черны, сыры и холодно неприглядны. А кое-где на завалинки ещё наплывал сизой пеной снег и лёд – остатки былых сугробов.
Правда, ближе к школе, к центру села, большинство крыш были подновлены разномастной, синей и красной глиняной черепицей. Иногда тёсом, а то и красота – новым листовым железом. Село строилось и около особо полуразвалившихся, скособоченных избушек стучали топоры, стоял гомон мужиков, летела щепа и стружка. То рубились новые срубы под хозяйственные пристройки и новые дома.
Небо было хмуро неприятно и западный ветер подгонял нас с другом резкими влажными порывами и особым ароматом прелой влажной земли, создавая новое незнакомое, будоражащее настроение в наших поступках и крови. Каждый день нёс непредсказуемое обновление природы и села. Нового духа в поступки и общения людей. По мере оттайки и подсыхания почвы настроение улучшалось и возбуждение увеличивалось. Всё говорило о приближении незнакомо весёлой жизни и нового праздника возрождения крестьянского уклада. Первозданного слияния человека и природы.
Мы бежали вприпрыжку, и поток наших речей обо всём вновь увиденном не прерывался ни на секунду.
- Борьк, Борька, - кричал фальцетом я,- ты чагой-то сегоднь без сумки. Где тетрадки? Забыл, Фёкла?!
- Ну,- тянул он баском (у нас ломались голоса), - а энто нешто?!
Он хлопал по пузцу по топорщащейся в клетку рубашке. Там, под ней, что-то глухо стучало и шелестело.
- Зачем сумку таскать, руки занимать. Скоро же каникулы. Подумать – две тетрадки и книжка.
Я теребил ремень планшетки со школьными причиндалами. Шмыгал носом и, вздыхая, думал, что друг прав. Чего носить лишнее. Две книжки и в столе пролежат с чернильницей - непроливайкой и ручкой. Последнее мы давно уже не носили.
Мы опаздывали. Когда, завернув налево, за забор пришкольного участка, где оставалось пробежать метров пятнадцать до старенького, деревянного крыльца, мы услышали сзади, через дорогу, от начальной школы звонок. Уроки начинались.
Мы припустили шибче, но… Метров через десять, за пять шагов до дверей мы встали, как вкопанные. И оправляясь, стали хохотать. Звонок – то шёл сзади нас, и его несла техничка, а ей предстояло ещё пройти путь, что мы пролетели в мгновение ока. Мы громко и одновременно облегчённо выдохнули и стали осматриваться.
Из коридора школы, из-за дверей раздался вопль. Это был неистовый крик команчей, идущих на битву. Такой грохот и визг мог произвести весь наш класс и то - только скопом. И тут же мимо нас прямо по лужине, перед крыльцом кто-то пролетел, разбрызгивая ошмётки грязи, воздуха и воды.
- Ба!!??- удивились мы в один голос. Кто, куда, зачем?? Наши головы разом повернулись вслед человеку-метеору.
- Да это же – библиотекарша … - удивился напарник. – Чегой-то она. С ума сошла.
- Да нет – ответствовал я, как подобает семикласснику.- Совсем другая коллизия. Не хочешь поучаствовать?!
И показал рукой через дорогу. Там около трёх хилых прутиков-деревцев, посаженных, верно, вчера вечером и подвязанных аккуратно к колышкам спокойно наслаждались завтраком две крупные козы соседа библиотекарши – Женьки Свищёва. Зачем учительша так кричала, кого напугать хотела? Нас - да. Мы от неожиданности и летящей грязи отпрянули и присели. Но козы и не то ещё пережили. Они, как и мы с Борисом, были той ещё послевоенной порослью, что хватили лиха и невзгод. Они спокойно и неторопливо оторвались от своего занятия и, повернув головы, посмотрели на приближающийся гремучий болид. Увидав приближающегося неприятеля, напряглись, развернулись и, встав бок обок, друг с другом, напружинили навстречу опасной неожиданности шеи и опустили в боевое положение головы с клинкообразными рогами. Не на тех напали - говорила их поза.
- Пошли,- дёрнул меня за рукав дружок,- эк невидаль. Сщас отвалят. Не буде прыгать. Это не у Проньки…
Он машинально полез рукой почесать сзади пониже спины. Боевой навык от войны с этими бандитками мы уже имели.
- Пошли скорей. Опаздываем же, – и, оглянувшись на подходящую техничку, которая делала разворот в сторону училки, добавил. – Будет потеха. Айда от греха подальше. Не то – будем виноваты аще щас…
Взглянув на окна школы, выходящих на улицу, где во всех стёклах торчали приплюснутые носы, мы в отличие от тореадоров и гладиаторов рванули от арены на трибуны,- в класс.
Класс нас встретил бурей негодования, от неурочного появления, хохотом от подсмотренной на улице сцены и грохотом, опрокидываемых скамеек, визгом отодвигаемых столов. Шум был невообразимый, с точки зрения нашей строгой учительницы русского языка и литературы, Екатерины Павловны Марулиной. В другой раз мы с Бориской за опоздание здорово поплатились бы. Но! Удивительно, вместо опроса присутствующих, педагогиня просто ринулась от стола к окошку и с минуту, другую молча и вдумчиво смотрела из окошка второго этажа на улицу. Потом резко повернулась в сторону доски и молча начала писать тему урока. Но руки и плечи у неё ходили ходуном и буковки на доске никак не хотели соблюдать должный каллиграфический порядок, коим она отличалась и, несомненно, гордилась. Толстая короткая коса из русых волос дёргалась и ходила неуверенным маятником, вылетая за округлые руки и полные плечи. Она была очень красива, по нашим подростковым понятиям. С округлым лицом, прямым маленьким носиком и большими серыми глазами, под чёрными бровями и строгим взглядом. Вьющиеся мелкие прядки волос небрежно окаймляли белый цвет лица с завидным тонким румянцем щёк, задевали за бирюзовые сережки, вколотые в кончик мочек небольших ушей. Она была добротно и складно скроена, в меру полновата и всегда прекрасно и чисто одета. Обычно в белую или светлую блузку и серую строгую, всегда гладкую, или чёрную юбку. На блузке спереди под левым воротничком она носила, чуть отличающуюся от цвета блузки, розочку или другой какой-либо цветок.
Мел постоянно падал у Марулиной из рук. Она вынуждена была его поднимать, чем приводила весь класс в невольное замешательство и трепет. Обычно она заставляла дежурного подать ей упавший кусочек, или наклонялась в полбока к доске. А тут… Класс невольно затих и напрягся от невиданных досель упражнений и позицый сверхстрогого наставника.
Внезапно она резко положила мел, и, взяв влажную тряпку, быстро уничтожила пляшущие буковки. Решительно подошла и села за стол. Достала из-под обшлага платочек тщательно протёрла в смеющихся лучиках глаза и разгорячённое, рубиновое лицо. Урок начался. Жизнь входила в привычную колею.
Всё шло заведённым порядком вплоть до средины третьего урока. Серенький денёк; скучные нудные уроки тянулись медленно и неубедительно. Перемены пролетали мгновенно и разнообразно. Отчаянно веселили придумками и выкрутасами разбойных мальчишек.
Класс наш находился на втором этаже и около учительской. Он был проходным – через дверь за нами занимались шестиклассники. Если наш учитель уходил сразу же после урока, то мы старались чем – нибудь припереть дверь к соседям и удалялись на улицу с чувством глубокого удовлетворения, с сознанием исполненного долга. Девчонки не очень-то быстро открывали дверь и соседние ребятки, лишь в конце переменки могли отправится в туалет и по прибытию оттуда надолго продляли нам перемену и вносили дополнительное веселье в наши занятия.
Любили мы поиграть в чехарду, да так, что взбитая нами пыль до трети урока, словно туман витала в воздухе. А задницы неумех, от «забивания гвоздей» ими в кирпичную стену иль ту же соседскую дверь долго саданили и чесались. Сидеть на них спокойно, становилось практически невозможно. Класс с любопытством и смехом наблюдал за очередным «добровольцем» постоять урок за столом. И действиями воспитателей усадить за парту-стол не наказанного стоянием ученика. Игра в чехарду, как я понял, потом крепко пригодилась в армии при прыжках через «коня» и «козла».
Но особенно любили прокатить мы по прямым перилам лестницы от дверей учительской до нижнего этажа, где к всеобщему восхищению новички неопытно, от неумения тормозить попой и вовремя соскочить с перил - «таранили» противоположную от лестницы кирпичную стену. У лихих и заядлых всадников лица почти всегда выделялись чернотой самых замечательных синяков и ссадин, что приводило педагогов в невыразимый ужас и экстаз. А нас в смех до сползания под столы. Некоторым удавалось иногда садиться верхом в конце пути не только на соучеников, но и на сотрудников школы. А особо невезучим доставались в транспорт учителя и… один раз – директор. Сам! – Пал Михалыч Пономарёв. Который от шока оправился еле-еле к концу занятий и не успел обнаружить «чинно ожидающего» его - седока.
Таким происшествием - приключением школа жила до очередных летних каникул. В конце концов, наш классный руководитель, Александр Павлович Аникин, решил направить наш азарт на нужное поприще – в шахматную игру. В чём и преуспел. Сражения, начинающиеся в переменку, плавно переходили на урок. Очередь устанавливали «на победителя» задолго загодя. Играли на «щелчки». И за десять щелбанов можно было выменять внеочередное место за доской. Шишки от них, «горячих», более походили на рожки козлёнка и сияли с неделю не покупной жирностью. А потом шахматный азарт перекинулся и на девочек.
Что было уже нам, мальчишкам, было, не жаль, так как, внезапно мы обнаружили сухие островки в обширном дворе школы и осознали, что к нам незаметно прокрался апрель. И не просто началом, как всегда, а почти - серединкой.
Началось повальное увлечение курением. Изначально проводниками и наставниками этого выступили «второ и третьегодники» и приходящие ребята из сёл «Новый Мир», «Малая Кандарать» и «Городок».
Третьим уроком была анатомия. Из неё нам понятным осталось с тех времён лишь то, что, по словам нашей Антонины Дмитриевны, бригадного зоотехника, «… дети хорошо научились пользоваться книгами». Ответы мы считывали с раскрытой на нужной странице книги, которую поочерёдно передавали друг дружке. И вместо рассказа и показа разных черепков, ручек и ножек Тося Митревна зачитывала нам очередную главу учебника. Оценки у всех были одинаково ровные, и тишина на уроке держалась гробовая. Каждый мог заниматься по своим интересам, чем угодно и как угодно, но… не шуметь. Вот тут шахматы здорово выручали и скоро наш класс, к гордости Александра Петровича, укрепил ведущие позиции в школьной олимпиаде.
В средине урока в класс влетел, растрёпанный классный руководитель...,Аникин Александр Петрович, и… - проведя недоумённым взглядом по нашим лицам, словно отыскивая кого-то. Потоптался у раскрытой двери. И неопределённо махнув рукой, он бывший офицер - суперразведчик, что не походило на него - решительного, твёрдого, делового с военной выправкой человека, чуть не Героя СССР, покачал отрицательно и нелепо головой. Неловко повернувшись, он как бы выпал, споткнувшись, за дверь.
Вскочившие в приветствии Александра Петровича, мы шумно сели, чем возмутили и оторвали от привычного чтения – учительшу. Приподняв очки она…. Так и осталась в моей памяти, с открытым ртом.
Из-за щели в двери всунулась, вроде, - голова классного руководителя и голосом Александра Петровича, начиная с шипения и до визга, поведала:
В космосе – человек… Гагарин Юрий.. Наш человек… Рус-ска-А-ий…!!!
Так началась новая ЭПОХА!
Эпоха космоса и освоение космического пространства…
А тогда…. Вы даже не можете себе представить того, что началось твориться в школе. Около. Вокруг. В селе. В стране!
И я забыл…. Помню только отрывочно – кадрами с ленты … эпидиаскопа.
Осознание ценности дня пришло только сегодня и приказало – написать ЭТО.