В ночи, в двенадцатом часу, когда пыжила я перины,
Меня изжога подожгла, вот так: без спичек, без растопки,
не за понюшку табака, точней сказать – за рюмку водки.
Пыталась я её заесть лапшой молочной – безуспешно,
А если честно – каюсь, грешна, – за жадность наказал Господь.
Соседка Зойка виновата, ей похмелиться не дала,
и денег тоже, до зарплаты – теперь сгораю со стыда.
Соседка Зойка – баба дура, её боится вся округа,
Повадится – сведёт с ума, как банный лист, точнее веник,
воткнётся в задницу твою и там поселится…
Горю! Душа в огне! – Нет, не душа. Сорвало кран на пищеводе
и кипяток… – Опять не то! Ну, в общем, я была на взводе,
перепугала всю семью, пусть знают, гады, как мне плохо!
– Горю, ребятушки! Горю!
Пыталась я залить пожар водою с содой – ну и гадость!
Дай людям спать! – скрывая радость, зевал в подушках мерзкий кот.
И рыбка в банке, золотая, от злости дёргала хвостом,
И пёс ворчал, и роза сохла, – что за семья? – бездушных дом!
Тогда трясущейся рукой достала я графинчик водки, –
Умру, узнаете тогда! – Вонзила зубы в хвост селёдки,
Пила и плакала, навзрыд, о жизни горькой рассуждала,
потом по трубам постучала соседке Зойке, та пришла
и принесла кусок ватрушки, бутылку пива и «Казбек»…
Нет, всё же Зойка, человек! – Не то что эти, рыбо-кошки, –
Им не понять меня во век!
Одна шипами больно колет, другой пометил все углы и птичку съел,
А что рыбёшка? – Пускает падла пузыри!
Про пса ни слова – он хозяин, меня выводит погулять,
когда побольше кислорода, на зорьке, часиков в шесть, в пять.
Да только, отвлеклась я снова, настал, настал потехе час, –
Мы будем петь! Проснись, корова! Давай коронную, про нас!
«Ах, миленький ты мой! Возьми меня с собой»…
– красиво затянула Зойка, я подхватила, пёс завыл и понеслось:
«Трава у дома», «Коробочка», «Подлунный мир»…
Мы с ней исполнили на бис «про айсберг», чувственно и звонко,
Потом мне позвонили в дверь, и постучали очень громко.
Нет, что за люди не пойму! Кому не спится в ночь глухую?!
Зачем ломиться в дверь мою, когда от боли я кукую?
Блаженен мой мирок ночной, нора в норе на тридцать метров,
Где много-много километров себе я освещала путь,
Спроси зачем? Чего искала? – Не обрела, не потеряла,
Лишь постарели зеркала…
Блаженен мой перекосяк, где всё, что можно развалилось,
сломалось, стёрлось, покривилось, и обрело навек покой.
Мой дом – не крепость, пропасть – да, там потеряться можно сдуру,
забыть про пищу и фигуру, и запросто сойти с ума.
Сомнамбулой, вокруг стола, бродить по цепи невидимке,
Брать лук из ивовой корзинки, жонглировать, чтоб не заснуть,
Бессонница – в поэты путь.
Предавшись грёзе о высоком, печально чищу апельсин…
Но что за грохот?! Зойка, блин! Где, где взяла ты эту гадость?!
Что это? – ножка от стола?! Кому объявлена война?!
Кончай чудить! – Да ты пьяна!..
Фу! Грошик! Фу! Не кушай Зою,
Она сейчас пойдёт домой, а мы – гулять, а мы – на волю…
Когда же запоёт петух? – На суп его! Устал от лени! –
И гимна радостный салют низложит ночь, прогонит тени?
Мой бог как токают виски, остановилось, видно, время
Паромщик разобрал мостки, разбойничье, лихое племя:
решил он солнышко украсть и погубить планету нашу,
Сейчас сварю семейству кашу, овсяную, и двинусь в путь.
Пушок! Куда меня зовешь? О чудо! роза распустилась,
скажи, в кого она влюбилась, в луны осколок на снегу?..
Мой милый шалунишка кот, ласкается, о ноги трётся,
доспехи чищу набегу, а что мне делать остаётся?
Привычно встречу новый день, с лицом бессонницей помятым,
Играют гимн! – И это свято. И живы все. И я живу!
февраль 2010