НАСЛЕДСТВО.
(рассказ).
- Поди-ка сюда!
Кузьмич сидел за пустым столом, покрытым белой льняной скатертью. Перед ним, на столе лежала конфетная коробка. Интересно, откуда он взялся? Насколько я помню, он ведь умер, лет тридцать тому назад. Да и молодой какой! Я, наверное, и не родилась ещё, когда он такой был? Рыжий. Я его только седым видела.
- Иди, иди! – Кузьмич хитро прищурился.
Я подошла ближе. Коробка из-под конфет была открыта. Но в ячейках, вместо конфет, лежали всякие украшения: серьги, кольца, брошки и т.д. Я подслеповата, но это не помешало их мишурному блеску медленно перетечь в мои глаза.
- Это мне?!
- Тебе, тебе, - сказал деде, и, довольный, рассмеялся.
По мере того, как мои глаза приближались к содержимому коробки, до меня начинала доходить истинная стоимость этого хлама. Чего это он? Совсем обалдел? Какие-то стекляшки… Да им не помойке самое место! Дурак старый! Из ума выжил?
Но я не стала сразу уж так. Сделала вид, что с интересом разглядываю. Да тут и камушки попадаются, вон – янтарь, например… Но уж больно задрипанные. Если оправу поменять… Овчинка выделки не стоит. Да где он набрал этого дерьма? Что я ему, девочка пятилетняя?! В принцессы играть?
Кузьмич понял моё молчание по-своему. Видимо, решив, что я онемела от восторга, не очень уверенным тоном, он произнёс: «Половина – твоя, половина – моя». И улыбка его, при этом, стала, какой-то, противоестественной.
Ну вот, уже и половина. И не скажешь ведь, что этот парень воевал в Чапаевской дивизии, работал председателем КПК, был заядлым охотником, и обожал баб, и породистых собак. Два деда у меня были: Кузьмич и Максимыч. Примерно одинаковые. Оба любили охотничьих собак. Передалось только мне. Мальчики в нашем роду совсем дешёвенкие, по обеим линиям. Просто говорить не о чем.
Вдруг я вспомнила! Я же, на прошлой неделе, сама что-то купила, на толчке. Купила, и тут же забыла. Ну, дедунюшка! Отодвинув коробку, стремительно пошла по комнате, пытаясь вычислить, куда можно было засунуть давешнюю покупку? Погоди, погоди, дедунюшка! Вот зубы выпадут, я тебе жевать не буду, хоть и не проси тогда! (Михаил Шолохов «Нахалёнок»). Если бы я не стояла к нему спиной, я бы видела, как его лицо медленно сползло вниз. Он недоумевал.
А я искала украшения, купленные мной у какой-то вонючей тётки, на платформе «Марк». Она причитала, что, мол, жрать нечего, дров нет, совсем отощали, да и мылись, последний раз, в роддоме. Ну, это им ещё повезло! Теперь в роддоме не моют, Не положено. Тряпочкой оботрут, и айда! Очень противная тётка! Брр! До сих пор мутит от её запаха.
И я их нашла! В ванной, на полочке, под зеркалом. Видимо, собиралась их помыть, и забыла. Осторожно, будто боясь насекомых, я развернула пакетик, и высыпала содержимое на салфетку. Первая пара, были обыкновенные дешёвые клипсы, крупные, под жемчуг, все облезлые, в общем, говорить не о чем. Сразу полетели в корзину. Но вторые!.. При одном взгляде на них, в голове начинала звучать нечеловеческая музыка, а в глазах – мелькать канделябры, голые плечи, жемчуга и алмазы, рысаки, Фаберже, и ещё там чего?..
Это было что-то невообразимое. Тончайшая серебряная скань, будто морской пеной окутывала прозрачные, почти чёрные камни, названия которым, наверное, ещё и не придумали. Даже нельзя сказать точно, какой у них был оттенок: гранатовый, пурпурный, может чернильный? Всё это искрилось, пенилось, перетекало, абсолютно разрушая мои прежние представления о цвете и форме. В общем, в зобу дыханье спёрло (Крылов Иван Андреич). Одно огорчало, были они, слишком уж, огромные. Я же себе уши оборву! Придётся им на стенке висеть. Может продать? Они же, до чёртовой матери, стоят! Но, тут же, я, со стыдом вспомнила вонючую оборванную тётку, и прогнала эту мысль. Один раз, на Каланчёвке видела цыганку, всю замотанную в тряпки, как положено, а в ушах у неё были огромные, почти с её голову, широкие золотые кольца, намертво примотанные к ушам обыкновенным шпагатом. Чего, ради красоты не вытерпишь! Будут на стенке висеть. И, скорее из привычки всё доводить до конца, я, всё-таки, стала примерять серьги перед зеркалом.
И, только я их одела, как у меня появилась причёска, бриллиантовая тиара, фижмы, голые мраморные плечи. А главное – молодость, которая давно прошла. Чёрт возьми! И создаст же бог такую красотищу! Это я, уже о себе. А они совсем не тяжёлые, я их вообще не чувствую. И я, специально несколько раз качнула головой, чтобы послушать волшебный звон.
Ну что, дедунюшка? А как тебе мои цацки? В комнате было совсем темно, только над белой скатертью едва различался силуэт сгорбленного старца с белой головой. Казалось, ему осталась только пара вздохов. Я включила свет, он медленно приподнял трясущуюся голову, и осмотрел меня мутными невидящими глазами. Потом он, так же медленно, растаял в воздухе. Коробка осталась на столе. В ней лежало что-то засохшее чёрное и воняло. По-моему, это было дерьмо, мамонтовое. Я открыла форточку и вышвырнула коробку на улицу.
- Всем сестрам по серьгам! – успела крикнуть коробка, и скрылась в ночной тишине.
16.03.11. Бутурлино.