Двадцать второй ледниковый период.
Утренний хаос перчаток, шарфа.
Кружево будней в чугунных перилах.
Полдень, ползущий по книжным шкафам.
Сумерки. Улица в отблесках фар.
Эра зимы. Вечный вкус аспирина.
Эра зимы. Если коротко - холод.
Он бесконечен в любых языках.
Стой, не раздевшийся, в зеркале холла,
тронуть не смея собачку замка.
Эту вещицу создал музыкант,
смятый лавиной подпевшего хора.
Самая полночь. Созвездья фонарных.
Всхлипнувший с края земли тепловоз.
То, что когда-то случалась бинарным,
стало сегодня свершившемся врозь.
Брошенный мир позвоночником врос
в лед мостовой. Эта гибель банальна.
Значит – бежать пьяных кухонь, минуя
общий катарсис, сквозь город, пешком,
в снег, через белую площадь, по дну и
вдоль фонарей, поликлиник и школ,
в долгом пути развлекаясь стишком,
бледному утру явив цель иную.
Значит – февраль. И размякнув, размокнув
снова забыться в бесцельном письме.
Что есть тоска распахнуть настежь окна,
как не тоска по грядущей весне?
Тот же, кто в бездну такую посмел,
так и стоит, белизной этой охнув…
Пой фонари. Пой дорожные знаки.
Пой молебен побеленным дворам.
Пой расставанье, пой плавные взмахи
снежного вальса, верши этот храм,
культ светофоров, проспектов, реклам,
гулкого эха в пустом бензобаке.
Утром отыщется в круге настольной
лампы твой мир. Посмотри, как он мал.
Ты только сумма прошедших историй,
не совмещённых в конечный роман.
Если на что-то надеяться стоит,
так на шумящий за окнами март.