Она казалась жутко бестолковой.
Фотограф, что по совместительству был дядей,
Никак не мог ей объяснить совсем простого ,
Что встать она должна, как встала Надя.
А Надя, что была для дяди дочкой,
Стояла статуэткой из фарфора,
Она, слегка прогнув в колене ножку,
Отставила ее чуть-чуть вперед и в сторону.
Подол кокетливого в клетку сарафана
Изящным жестом был слегка приподнят,
Из-за чего край легкого волана
Лег точно так же, как в журнале модном.
А та, вторая, что родней ей приходилась,
Поставленная мамой рядом с Надей,
Чтоб фотография на память получилась
Семейного фотоархива ради,
По-прежнему стояла очень странно.
В застиранном, хоть тоже в клетку, платье,
Которое кончалось слишком рано
И не скрывало тощее несчастье,
Она, как деревянный глупый клоун,
На гвоздике подвешенный на стенку,
Нелепо руки растянула в стороны
И ноги не спружинила в коленках.
Так и осталось в черно-белом кадре.
И та, вторая, сквозь года на снимок глядя,
По-прежнему считала, что не надо!
Не надо было ей стоять, как встала Надя.