I
За морями, за лесами, за высокими горами
В ясно-голубой дали находился пуп Земли.
Хорошо жилось на пупе: люди там купались в супе,
Мылись молоком и квасом, меж зубов торчало мясо.
Виноградными соками забавлялись все часами,
Хорошо жилось им там, ну а лучше всех – пупкам.
Там пупки ходили браво, там они снискали славу,
А царил там государь по прозванию Пупарь.
Было у царя два сына: не уроды, не кретины,
А красавцы хоть куда, вот таких и ждет беда.
Как-то раз одна колдунья, чернокнижная ведунья,
Обозлившись на царя государя Пупаря,
Начертала пентаграммы, насвистала злые гаммы,
Вмиг поднялся черный вихрь, пацанов унес двоих.
Одного швырнул на остров, на котором жить непросто,
А другого кинул в горы старику отцу на горе.
Да однако ж ведьме мало, она дальше колдовала:
Кто на остров приземлится – в Чудо-юдо обратится,
Кто в горах земли коснется – тот Кащеем обернется.
Будут оба жить и ждать, да людей честных пугать.
Впрочем, ведьма их жалеет: колдовство предел имеет,
Тот счастливым снова будет, кого девушка полюбит.
Но теория Эйнштейна отметает опасенья:
Море, горы – это раз, кто любить там будет вас?
Два урода – это два, ведьма, как всегда, права.
Вероятность их возврата кукиш целых шиш десятых.
II
На просторах вод зеленых, пенных волн горько-соленых
Появился островок, в нем лесок и теремок.
В теремке слонялось Чудо, было Чуду очень худо,
Было Чуду грустно очень и погано, между прочим.
Но история про Чудо уж давно известна люду,
Всё с ему присущим смаком описал Сергей Аксаков:
Сказ про то, как папа дочке искал аленьких цветочков
По купеческим каналам, и как Чуду зятем стал он.
Вся история известна, тема очень интересна,
Совершила дочь обряд – исцелился старший брат.
Стали жить они прекрасно, в общем, с ними всё нам ясно,
А не ясно вообще, как живет в горах Кащей.
III
А Кащей один тоскует, безысходность свою чует,
Ведь в горах найти девицу, все равно, что в стоге спицу.
Лишь ползут по склонам мглистым горники да альпинисты,
На снегу не мерзнут, спят, с криком в пропасти летят.
Бродят горники по свету, до Кащея дела нету,
Им бы лишь наверх взобраться, да скорей назад податься.
Но Кащей не опустился, он в горах летать учился,
Научился – стал летать, девушек внизу искать.
Только устремился книзу – а навстречу Василиса!
Царь-девица! Ты, мой друг, не встречал таких подруг.
Что за очи, за ланиты! В штопор локоны завиты!
Кожа – как гагачий пух! Тут Кащей ей в ноги – бух!
Говорит ей: «Царь-девица! Для меня ты счастья птица,
Помоги, моя родная зорька ласковая мая!»
На него она взглянула, тяжелешенько вздохнула
И сказала: «Клеишь вшиво, отвали, козел плешивый!»
Ну, казалось, что за горе, ведь в округе девок море,
Но однако ж от Кащея все бросались поскорее.
Да еще в одну минутку с ним судьба сыграла шутку,
Наш Кащей едва не плачет: он влюбился в пух гагачий…
Только солнышко к восходу, невзирая на погоду,
Он летит к своей печали, начинает все сначала,
Он слагает ей сонеты, дарит кольца и браслеты,
Бриллианты горных руд, только все – напрасный труд.
Вдруг, томим любовной жаждой, узнает Кащей однажды:
Замуж девицу берут, парень знатен, статен, крут.
Тут Кащей ума лишился, заметался, всполошился,
Полетел стрелою книзу. В общем, свистнул Василису.
Притащил к себе на горы, продолжая уговоры,
Без насилия, понятно. И опять – безрезультатно.
IV
Тут Иван-царевич бравый начал действовать на славу,
Думать стал: в каком же месте отыскать свою невесту.
Сыпал серебро и злато, наконец, достал по блату
Карту острова с ларцом, где покоилось яйцо.
В яйце же – смерть Кащея, в экспедицию скорее
Тесть Ивана снарядил, пять фрегатов отрядил.
То, как плавали к Буяну, я рассказывать не стану,
Разыскал Иван яйцо, раздолбал в конце концов,
Из скорлупки вынул шило, разрубил его зубилом,
И Кащей тотчас скончался, так и не расколдовался.
Что поделать, жизнь такая, хуже этого бывает.
О Кащее не грусти, дело будет впереди.
V
Вот Иван домой вернулся, поснедал, поспал, проснулся,
Отдохнул от ратных дел и жениться захотел.
Свадьба удалась на славу, пили водку и какао,
По усам текло у всех, раздавался визг и смех.
Утомленный трепотнею, муж ведет жену в покои,
Чтоб произвести в палатах кейру или адорату.
Но решимости полна, говорит ему она,
Улыбаясь горделиво: «Прочь поди, дурак сопливый!»
Ваня бился, укорял, Ваня силы потерял,
Не дается, хоть ты лопни! Вышел вон и дверью хлопнул.
На коня тотчас вскочил, в глушь лесную порысил
Поискать по белу свету подходящего совета.
Вот к избе на курьих ножках привела его дорожка,
Там сидит баба-Яга, эбонитова нога.
«Что ты, молодец,спешишь? Аль судьбу свою вершишь?
Али дело ты пытаешь, аль от дела ты лытаешь?»
Говорит Иван: «Бабуся, драгоценная Ягуся,
Твоя помощь мне нужна, не дается мне жена!»
Отвечает так старуха: «Навостри-ка, парень, ухо,
Подскажу тебе я средство, как известь такое бедство.
Поезжай домой, мой ловкий, возьми доску-сороковку,
По башке жене завесь, вот тебе рецепт и весь!»
Говорит Иван: «Постой, я убью ее доской!»
«Ну так что ж? Раздвинь коленки, насладись, пока тепленько…»
Говорит Иван: «Не, не, не подходит это мне,
Я ж не некрофил, ей-Богу, я ж люблю ее немного».
Тут дает Яга клубочек: «Поезжай за ним, сыночек!
Там живет моя сестра, а она умом востра».
VI
Долго, коротко ли, вот наш Иван к сестре идет.
Та ему, гладя головку, хвалит доску-сороковку.
И поскольку Ваня злится, на коня опять садится,
Та дает ему клубок, чтобы к старшей съездить смог.
Долго, коротко ли, Ваня за горами, за долами,
За степями на ветру встретил старшую сестру.
Рассказал ей свои беды, попросил помочь советом.
Видит та его сноровку, хвалит доску-сороковку.
Говорит Иван: «Довольно! Эти речи слушать больно,
Лучше я в пути застыну, чем жену доскою двину».
Клокотая смехом глухо, говорит ему старуха:
«Ладно, парень, назову я волшебную траву.
Невзирая на невзгоды, ты ищи ее 3 года,
И 3 года ты коси, и 3 года ты труси,
И суши ее 3 года, и толки ее 3 года,
И ее 3 года парь, и ее 3 года жарь.
И настаивай 3 года, и цеди ее 3 года,
Наберется пузырек – приноси мне, паренек!
Там скажу, как дальше быть, не боишься – так иди!
Помни бабкину молву про волшебную траву».
VII
Долго, коротко ли было, годы хоровод водили,
Помня бабкину молву, отыскал Иван траву.
Он косил ее 3 года и трусил ее 3 года,
И сушил ее 3 года, и толок ее 3 года,
Он ее 3 года парил, он ее 3 года жарил,
И настаивал 3 года, и цедил ее три года.
И 3 года шел обратно. Говорит Яга: «Ну ладно!
Больше, брат, не огорчайся, к Василисе собирайся.
Как домой приедешь, Ваня, Василису вышли в баню,
Сам к ней в спальню проберись, пузырек поставишь вниз,
Под кровать куда-нибудь, пробку не забудь свернуть.
Сам же схоронись и жди, как она войдет – гляди:
Как она привстанет с лавки, как почует запах травки,
Как нагнется подышать под парчовую кровать,
Выбегай скорее ловко, хватай доску-сороковку,
По башке ей отоварь, и, пока тепла – фигарь.
Зашатался тут Иван, повалился на диван,
Задохнулся от тоски и загнулся без доски.
***
Сказка кончена лихая. А мораль-то в ней какая?
А морали – никакой. Аморальный я такой.