Неизлечимо больные встанут на ноги,
мёртвые — поднимутся из могил,
чтобы своими глазами, не по рассказам,
узреть, как пал тот мир, который я так любил...
А города не было, город утонул под заплаканным небом,
провода — его нервы, опутали столбы, как виноградные стебли,
и я, заблудившийся, улицы месил, как грязь,
озираясь на проспект, где клаксонами пробка рвалА пасть.
Под ручку бродили по парам ****ные твари,
Бог, озирая владения, летел на воздушном шаре,
а я жевал фильтр «Винстона», обжигая себе язык,
может я умер… Звонок… Папа? Я чей-то сын?!
Город молчал, заливаю теплой водкой глотку,
мой ангел-хранитель, сука, проиграл меня черту в покер,
у метро люди наползали на сзади идущих, но
меня никто не забрал, хоть я и скулил, как промокший щенок.
Лечили меня, кто героином, кто пипеткой аптечной,
в больницах я либо конченным был, либо почти на конечной,
я блевал и грел мороженым руки и лужами — стопы,
пробивая в календарике дни, когда должен был сдохнуть...
И пока ты протирал полы в клубах под проданной сценой,
трахал ****ей, называющих себя гордо стервами,
я в это время, лизал прохожих и продолжал скулить,
но только в сказках у каждого щенка есть Айболит...
Неизлечимо больные встанут на ноги,
мёртвые — поднимутся из могил,
чтобы своими глазами, не по рассказам,
узреть, как пал тот мир, который я так любил...