снова где-то за хлебным киоском
деревянные мокнут дворы,
снова дождик в разгар сенокоса,
перепутья, овраги, бугры.
и в глуши, где-нибудь у Покро'ва,
где над хлевом сгущается мрак,
как на грех снова чья-то корова
не отелится к сроку никак.
что тебе в этой серой пустыне,
одинокий
простой человек?
самый тягостный, самый постылый
и кровавый закончился век.
сами всё ж таки, Господи, сами
были злее любого зверья,
для чего-то читали Лассаля,
почему-то убили царя.
в гнойных ямах, лишь вьюгой отпеты,
честь и гордость великой страны,
как последняя падаль, поэты
и философы погребены.
дуют в спину, грозятся из мрака –
мол, придёт ещё наша пора –
сквозняки соловецких бараков
и колымских болот мошкара.
где копнёшь – всюду русские кости.
много лет пролетело с тех пор.
но всё так же листвою под осень
сыплет старый берёзовый бор.
и в канун двадцать первого века
на глухом полустанке
всегда
та ж железнодорожная ветка
вдаль простёрлась незнамо куда.
так же в пору некрасовской стужи,
где полёг не один арестант,
ледяная позёмка утюжит
каторжанский Владимирский тракт.
так же чью-то в натопленном срубе
греет душу трескучий огонь.
и гудят дымоходные трубы,
и за наледью тусклых окон
так же неудержимо и дерзко
рвётся вдаль дикий ветер степной
и Россия, как нянька из детства,
что-то глухо поёт за стеной