Каждый раз пробуждение - словно выстрел,
сон томителен, крепок - поди порви.
И потом я захлебываюсь в крови,
и затем просыпаюсь - слишком быстро, брат, слишком быстро.
И во сне твоя кровь наполняет жилы,
и я становлюсь тобой.
Вижу дом, где мы в детстве жили,
и ты-я говорю себе, что вообще любой
может все, если хочет. Тогда воробьи кружили
и за коркой бросались в бой.
"Брат!" - говорю. - "Брат, погоди!
Мне не вынести крови твоей в груди,
мое тело слабо,
меня мучают птичьи лапы,
птичьи клювы, брат, и в глазах всё птицы!
Как мне вырваться? Как мне освободиться?"
И я-ты успокаиваю себя. Говорю, так надо.
Что свобода дается лишь болью и блеском ада,
и лишь безумцам и бледнолицым.
Сейчас я понимаю, что ты был птицей.
Птицею без метафор.
Мне так страшно, брат. Ищите меня под шкафом.
И потом, в середине ночи, твоя кровь отхлынет.
Ты всегда был уверен, что мы были плохими,
а мы были хорошими, слышишь, брат,
мы не знали утрат
или запаха горькой полыни.
И пока ты был жив, ты хотел стать лучше.
...А потом твой крик мне сознанье глушит,
заливает кровью глаза и рот мне
до надсадного кашля, порывов рвотных,
до глухоты забивает уши.
И я просыпаюсь, будто выныриваю из пруда.
Каждый раз не могу привыкнуть, как это трудно,
ведь наяву тебя нет, а во сне лучше бы не было.
И это совсем не гипербола, брат, совсем не гипербола.
И, уже просыпаясь, я вижу, как ты летишь.
Я не удивляюсь, я знаю, что ты был птицей.
Но стоит тебе приземлиться лишь,
стоит тебе приземлиться -
и ты молчишь.
"Брат!" - кричу я. "Брат!
Мне так страшно", - кричу, - "как я рад
что проснулся!"
И луна мне тянет полную горсть серебра,
извиняясь за то, что ты снился, но не вернулся.
28.05.2011