Как на старой какой-то картинке,
в окруженье соседей и слуг
мы с тобою сошлись в поединке.
Доставай свои стрелы и лук.
Пусть доспехи тяжки, словно гири –
в бой пора. И пусть каждый из нас
в этом грозном любовном турнире
будет рыцарь не только на час.
Поздно медлить. Ржут кони, взмывая,
и условный уж подали знак.
И галдит, как индюшечья стая,
рядом скопище праздных зевак.
Ты, наверно, копьё в ожиданье
стиснув, крови боишься, дружок?
Ничего. В тишине, как рыданье,
уж раздался сигнальный рожок.
Поздно ждать. Даже солнце над нами
в нетерпенье. К барьеру! Пора.
Слишком нервно грудастые дамы,
побледнев, теребят веера.
Всё притихло. Твой муж папироску
стиснул, будто бы соску, в зубах.
Меньше нервов. Все знают, что просто
так решается жизнь и судьба.
Наши луки натянуты туго.
Пыль столбом. И сквозь ветер и дым
мы несёмся навстречу друг другу,
как составы по рельсам одним.
В бликах солнца мы скачем, слепые.
Я, как пьяный, забыл тормоза,
только вижу твои золотые
от небесного света глаза.
Вот и всё. Пол-секунды лишь нужно.
Не успел даже сладить с собой.
Ты вонзилась мне в самую душу
ядовитой индейской стрелой.
Как же больно мне, Господи, только
знать, что где-то твой муж, как твой крест,
Чингачгук мой, моя амазонка,
пьёт с тобой, и ночует, и ест,
не как я – а привычно и смело,
словно скряга к своим сундукам,
к твоему прикасается телу,
драгоценным любимым губам,
обречённо продляя и глупо
им проигранную игру,
или молча, как будто прислуга,
чай приносит тебе поутру...
Ничего. Ты и выпей, как чаю,
жизнь мою всю до капли. Я твой,
моя девочка с женской печалью,
моя женщина с детской душой.
Не грусти. Мы же взрослые люди.
Думай меньше всего про меня.
В этом клятом клубке самолюбий,
поединке воды и огня
мы равны, дорогая, конечно,
только разница в том, кто сильней.
Ты убьёшь меня в самую нежность
смертоносной изменой своей.
Ничего, моя панночка. Смейся.
Надо жить и растрачивать пыл.
Я люблю тебя в самое сердце.
Вот и всё. Кто ж из нас победил?
Неизбежное время наступит
и, вздыхая легко, как во сне,
просто так, в шутку или от скуки,
вспоминай иногда обо мне:
дескать, странно, что в кои-то веки,
в грубом мире, где все чужаки,
неожиданно вдруг человеки
так ужасно бывают близки,
так их страшно бросает друг к другу,
так обоих воронка одна
и глотает, и тащит по кругу,
словно страсть, как крутая волна,
хлынув разом в пробитые щели,
их несёт вдоль житейских морей,
как какие-то брёвна и щепки
затонувших в шторма кораблей