В поезде, в зеркале туалета, видишь себя, словно в первый раз
думаешь: дал же Боже таких печальных щенячьих глаз
словно никто не гладил по холке, никто не спас
куском колбаски, блюдечком молока
будто столько отвешено было пинков под зад да голодных драк,
что давно боишься людей, недолюбливаешь собак
а во сне, если грезится что-то, так смутное АБЫРВАЛГ
и не ясно: к чему это всё пока
думаешь: Господи, я ж совсем не случайно всегда клюю на голый пустой крючок
я как ослик Иа тосклив, как рождественский гусь обречён
по умению жить у меня большой пожизненный незачёт
и в ковчеге давненько заняты все места
ну зачем ты мне дал столько нежности, которую некому донести
этой женственности отчаянной – вечной девочке-травести
отпусти, Карабас, прекрати бесконечно сжимать в горсти
ниточки, что запутались намертво неспроста
не могу себя в руки взять, Господи, ну хоть ты прибери к рукам
научи улыбаться, если помнишь ещё, как это делать, сам
у тебя же было шикарное чувство юмора, судя по чудесам,
что ты творил в последние пару дней
ну давай посмеемся вместе, давай устроим безумнейший кавардак,
а то что у тебя за шутки: то потоп, то оползень, то теракт
не смотри на меня с упреком, разожми уже свой кулак
а то задушишь меня десницею праведною своей...
Бог молчит понимающе, машинист устало давит на тормоза
в зеркале отражаются грустные, ничего не видящие глаза