Светлый, тёплый, июньский вечер. Мы расположились в уютном
дворике, среди старых сарайчиков, над кровлями которых
нависли массивные кроны густо-зелёных ясеней.
Журчит беседа приглушенных голосов, вперемешку с вечерним щебетанием неугомонных
птиц и слабым потрескиваньем деревянных брусьев, приданных разгорающемуся костру.
Смотришь на длинные, пышущие жаром языки пламени и чувствуешь, как велика, как беспощадна неистовая сила огня.
Поленья, овитые щупальцами пламени, постепенно обугливаются, корчатся, сжимаются и
превращаются в жалкую кучку чёрно-сизого пепла.
Но ведь огонь тоже нуждается в поддержке, и если перестать подкармливать костёр, он
тут же истощается и умирает испуская последние вздохи остывающего пламени.
Так самые великие силы утрачивают своё величие перед пороком холодного равнодушия.
***
Ослабевал пульс огненного рвенья,
Снижая ритм пламенных сердец.
Но ветерка скупое дуновенье
Чуть замедляло гибельный процесс.
Костер, едва привстав, устало охал.
И снова падал, силы исчерпав.
Он испускал горячечные вздохи.
Его томил большой утробный жар.
И этот жар стелился по округе
Нас, овивая ласковым теплом.
Он умирал, испытывая муки.
А мы едва ли ведали о том.
И распаляя рану в груде пепла,
Мы добывали вспышки слабый взор.
Лицо огня и морщилось, и слепло.
Так умирал беспомощный костёр.
Он рвался встать ещё, ещё немножко,
Цеплялся каждой искоркой за жизнь.
Он, как щенок теплом лизал ладошки,
С надеждою доверье заслужить.
А мы едва ли это понимали,
Когда пора приспела уходить.
Мы равнодушно пламя затоптали,
Чтобы оно не вздумало ожить.
Угас костёр, его иссякли силы,
Вознёсся к звёздам искромётный вихрь,
Но из остывшей пепловой могилы,
Как феникс возродился этот стих.