Зачем же обкрадывать, люди,
себя, в неоплатном долгу
вы ходите с грустью повсюду,
ходить по ночам не могу
в мороз по заснеженной доле.
Забывчивый палевый стон
несётся стрелою над полем,
считая крикливых ворон,
стою на развилке величья
в суровом безмолвье ночном
и, словно бы в кладке кирпичной
изъяном сверкает излом
безудержной редкой находки
в запястьях речных камышей,
где плещутся вёсла у лодки.
Меня прогоняет взашей
степенность сурового братства
в отстойнике серых начал.
Но если поведать всё вкратце,
то ветер, плутая, стонал,
роняя то сучья, то шишки
на мох индевеющих лет.
Себя я не чувствовал лишним,
снимая с ладони кастет
в осеннем разгуле безверья
с листвою, опавшей вчера
стояли раздеты деревья,
а им бы одеть свитера
на голые ветви в морозы,
в метели, и просто в пургу.
Не всё достояние прозы,
стихи я порою стригу
с осиновых веток забвенья
на пастбище строк кутежа,
где вновь исчезали мгновенья
из редких стихов миража.
На голой опушке сомненья.
Кудлатая лень суеты,
плывущая жирною тенью,
срывала под корень листы
намокшие в зареве грусти
по золоту лёгких удач
метался матёрый над Русью
с невеждой на пару палач
с секирой из стали сравненья
в косом измеренье дождей.
И падали звонко мгновенья
беспечно отчаянных дней
в песок неувязок, апломба,
амбиций, претензий на трон.
Свистела огромная бомба,
пугая в паденье ворон,
сидевших на прясле успеха
в далёком безвестном лесу
и слышались радости смеха,
и след прилипал к колесу,
и лентой стелились оглобли
по полю весёлых обид,
и снова кричали в апломбе,
что порчу я радостный вид
пришедших к подножию славы
у паперти старых ворот
галдели налево, направо
собой, удивляя народ,
мол, знаете принцип за принцип.
Кто граф, а кто князь не понять,
и два заявителя – принца
хотели бы мне попенять.
Но вышло бездарно и грубо,
и глупо смотрели они,
как что-то шептавшие губы
сомкнулись, погасли огни
в глазах у застывшего в бронзе.
Он медленно встал на траву.
Знакомое было не в позе,
а то, как он шёл по ковру,
лежавшему в синем пределе
с простым приближеньем к нулю.
Всё было на этой неделе.
Я думал, еще подкоплю
деньжат, и тогда на базаре
куплю непродажность строки
и вставлю я слово в загаре,
взведу одичанья курки
и... грянет, как выстрел, везенье,
окину я взором толпу,
скажу в пустоту без зазренья
я совести. И на плоту
спасения в шторм оправданья
останусь в заливе мечты,
как будто герой из преданья,
поднявший на ветви листы.