В васильковом, вечно голубом,
светлом - светлом, как богослуженье,
свете лунном, таинстве ночном
над Москвой, как в первый День Творенья,
полыхает снежная звезда.
Всё смотрю я на твой абрис синий
и смотрю, как будто никогда
я не видел девушки красивей.
И как синий свет над головой,
там, где ты в стожок собрала косы,
мы стоим над маленькой землёй
на площадке дома номер Восемь.
И любви небесный свет живой
как бы испытанье переносим.
Первая любимая моя,
цветь каштанов киевских, сестрица,
без тебя и жизнь мертвым-мертва,
и Москва, как душная темница.
Будто бы иглой своей судьба
нас до крови сшила, наживую.
Страшно без тебя. После тебя
только смерть я в губы поцелую.
Только там, где лунные моря,
ледяной покой найду наверно.
Белая былиночка моя,
девочка с глазами дикой серны.
Мы стоим, прижавшись, как зверьки,
в доме Восемь - долго, до рассвету.
И бегут, сверкая, васильки
от сиянья лунного по снегу.
Ничего. Наверно, надо жить.
Хладнокровно утром просыпаться,
без тебя о чём-то говорить,
где-то быть, кому-то улыбаться,
притворяться, будто ничего,
ничего со мною не случилось.
Время ожиданья моего
в дребезжанье лифта превратилось.
Ты, как Ангел, смотришь в никуда.
Я
на лик твой в раме приоконной
всё гляжу, как будто никогда
я не видел русские иконы.
Мы стоим, обнявшись над Москвой,
за руки держась, как два подростка.
Вот и жизнь мою одной рукой,
как ладонь, ты так же держишь просто.
Я люблю тепло твоей руки,
задохнусь без твоего дыханья.
Словно перед казнью, так легки
несколько минут до расставанья.
Васильки на небе, васильки.
Полыханье в сердце, полыханье,
и душа - как снежная звезда.
Всё стоим с тобой, всё не простимся-
за' руки, как будто никогда
мы с тобой уже не разлучимся-
даже там, в холодном, за окном
космоса незыблемом свеченье -
васильковом, вечно голубом,
светлом, как Христово Воскресенье